БОГ ЖИВЫХ

О смысле почитания мощей

Критики Православия часто нападают на почитание святых мощей. Кто-то говорит, что этот обычай — наследие язычества, кто-то считает, что нетленность мощей — просто выдумка. И многие недоумевают, почему православные почитают мертвое тело, пусть даже принадлежавшее при жизни какому-то великому святому.
Как же на самом деле началось почитание святых мощей, и какой смысл видит в нем Церковь?

Культ тела?

В Древней Греции, как известно, человеческое тело почиталось особо. Чуть ли не обязательными считались регулярные занятия спортом – ведь телу следовало придать достойный вид, чтобы великие скульпторы могли ваять фигуры богов и героев, вдохновившись гармоничными формами натурщика или натурщицы… В целом люди прошлого, за исключением разве что философов-аскетов, всячески стремились сделать свое тело постоянным источником удовольствий и эстетического наслаждения.
Но почиталось ли тело так же после того, как человек умирал? Вовсе нет; после смерти в мгновение ока все менялось. Да, покойнику воздавались почести, его стремились украсить, а похоронные обряды иногда доходили до абсурда, когда, как пишет античный сатирик Лукиан, «живые являют вид более жалкий, чем сам умерший: они нередко валяются на земле, головами бьются о землю, – а тот умерший, нарядный и красивый, венками выше свыше всякой меры увенчанный, покоится высоко и над всеми возносится, будто на торжественное шествие снарядившись». Но легко можно заметить, что речь о почитании собственно тела даже не шла; воздавались почести умершему, а само тело без души уже считалось чем-то нечистым. И дом, где находился покойник, нуждался в специальном ритуальном очищении, а для всех, кто пришел на похороны, у входа специально ставился сосуд с водой – гость, уходя, должен был омыться, чтобы не остаться оскверненным. Подобные обычаи характерны для многих народов. Скорее всего, и египтяне предпочитали быть мумифицированными не потому, что ценили собственное мертвое тело, а потому, что верили в нерушимую связь между телом и душой.
В целом древние были едины в том, что мертвое человеческое тело не представляет никакой ценности. Традиции погребения расходились лишь в том, что одни стремились тело сохранить, а другие – поскорее от него избавиться, но уж точно никто не почитал его как святыню. Как только человек умирал, его пустую оболочку надо было поскорее предать земле либо сжечь. Мертвое тело, по мнению античного философа Платона, подобно тюрьме, в которой герой неправедно содержался под стражей. Оно больше никогда не пригодится умершему.
Так что в древности не было и следа почитания тел умерших, поэтому нет никаких оснований говорить, будто почитание мощей – языческая традиция. И вот тут бы и написать в православном журнале: а у нас… и показать, что ветхозаветная традиция, из которой выросло христианство, как раз и подразумевала почитание мощей. Но на самом деле, если задаться вопросом, что же о мертвом теле говорит Ветхий Завет, можно сделать несколько иной вывод.

Закон есть закон

Кто прикоснется к мертвому телу какого-либо человека, нечист будет семь дней: он должен очистить себя сею [водою] в третий день и в седьмой день, и будет чист; <...> всякий, прикоснувшийся к мертвому телу какого-либо человека умершего и не очистивший себя, осквернит жилище Господа <...>. Вот закон: если человек умрет в шатре, то всякий, кто придет в шатер, и все, что в шатре, нечисто будет семь дней; всякий открытый сосуд, который не обвязан и не покрыт, нечист. Всякий, кто прикоснется на поле к убитому мечом, или к умершему, или к кости человеческой, или ко гробу, нечист будет семь дней (Чис 19:11-16). Эти ветхозаветные законы кажутся похожими на санитарные нормы, но есть ли в них религиозный смысл? Зачем они записаны в Библии? Неужели Бог тоже гнушается человеческим телом, и, умерев, человек превращается из Его образа и подобия в нечто не только не достойное уважения, но и способное осквернить живущих?
Если изучить только ветхозаветные библейские тексты, складывается именно такое мнение. Судя по тексту Библии, отношение единственной в то время монотеистической религии к мертвым практически ничем не отличалось от общепринятого в языческом мире. Более того, нигде в Ветхом Завете не говорится о том, что тело человека, пусть даже угодившего Богу – это какая-то святыня. Напротив, тело пророка Моисея, по преданию, специально было скрыто Богом от иудеев, чтобы те не впали в язычество, поклоняясь останкам святого. А мощи пророка Елисея не стали объектом почитания даже после того, как воскрес мертвец, которого из-за войны не смогли толком похоронить и просто бросили туда, где был погребен пророк.
Причина же такого отношения к мертвым, по мнению одного исследователя, в том, что «противопоставление чистоты и нечистоты в Библии рассматривается в тесной связи с оппозицией «жизнь – смерть». А, как известно, изначальный и наивысший источник жизни – Сам Всевышний. Поэтому с приближением к Нему человек все более очищается, и, наоборот, чем более очищается – тем ближе к Господу. Удаление же от Бога ведет к смерти, и, следовательно, все мертвое весьма далеко от Него». Поэтому в Ветхом Завете и нет примеров почитания мертвых тел, и даже когда речь идет о телах святых и пророков, общее правило не отменяется.
Так почему же, христиане не соблюдают законы, установленные в Библии Самим Богом? К примеру, священникам было вообще запрещено прикасаться к умершему – даже если умер их близкий родственник. А мы сегодня не только прикасаемся к мощам, но даже вносим их в храмы, и не мыслим без них своего богослужения... Что же, неужели между Новым и Ветхим Заветом существует конфликт?

Бог не мертвых, но живых

Новый Завет содержит гораздо меньше заповедей по сравнению с Ветхим, и большинство их довольно неожиданны для иудеев. Иисус в Евангелии разрушает многие ветхозаветные представления о благочестии. Он не только ест с мытарями, разговаривает с блудницами и язычниками и исцеляет в субботу – Он даже заходит в дом Иаира, у которого только что умерла дочь, хотя по Закону посещение такого дома осквернит любого еврея! Евангельское повествование сообщает нам трогательную подробность – Иисус берет мертвую девочку за руку, прежде чем повелеть той: девица, тебе говорю, встань (Мк 5:41). Девочка воскресла. Ученикам, присутствовавшим при этом, стало ясно: с ними Тот, Кто имеет власть над жизнью и смертью.
Это не единственное воскрешение в Евангелии. Увидев, как хоронят мертвого сына вдовы из Наина, Господь приказал ему встать и при этом коснулся одра мертвого! На глазах у всех был нарушен закон об осквернении, и это было столь поразительно, что даже носильщики застыли на месте. А потом Иисус приказал открыть гроб Лазаря, уже четыре дня лежавшего в могиле... Христос не рассуждает о том, нужно ли проходить обряд очищения после того, как прикоснулся к умершему, – Он просто уничтожает смерть, не оставляя ей ни малейшего шанса владеть людьми.
Получается, справедливы обвинения, которые евреи выдвигали Христу – дескать, Он пришел нарушить Закон? Не нарушить пришел Я, но исполнить (Мф 5:17), – ответил Христос на обвинения, и слово «исполнить» здесь имеет значение «дополнить, довести до полноты». Весь Новый Завет наполнен надеждой на исцеление от смерти. Мало того, первое время цветом траура у христиан был белый – цвет чистоты и радости... Все это стало возможным благодаря тому, что, как верят христиане, Бог Сам стал Человеком. И, умерев, воскрес. На этом стоит все христианство.
Почему же, несмотря на свое совершенство и любовь ко Христу, все святые, мощи которых мы почитаем, все равно умерли, а умерев, не воскресли? Дело в том, что по представлениям православных христиан, спасение человека – довольно долгий и трудный процесс, и происходит он в несколько этапов. С одной стороны, человек уже спасен Христом, уже искуплен. С другой стороны, человек еще сам должен принять участие в своем спасении, и для этого в своей жизни пройти те же этапы, которые прошел Христос – а Он, прежде чем воскреснуть, вначале умер.

Больше нет страха

Православные христиане верят, что, живя в Церкви и участвуя в Таинствах, человек приобщается ко Христу, а следовательно, и к Его бессмертию. При этом, как писал известный богослов и философ протоиерей Георгий Флоровский, «христиане… стремятся получить нечто более великое, чем «природное» бессмертие. Они стремятся к бесконечному единению с Богом, то есть, по удивительному выражению ранних Отцов, к обожению».
Дело в том, что святой человек становится фактически живым храмом Бога. Благодаря этому иногда даже встречается частичное или полное нетление мощей святых, а в будущем смерть и тлен вообще исчезнут как таковые, потому что мы все воскреснем.
Церковь верит, что воскреснут, то есть вернутся в свои тела в конце времен все люди, а не только святые. И это ничуть не странно, ведь если Бог когда-то без труда уже сотворил весь мир и человека из ничего, то тем более Ему будет просто восстановить Свое творение из уже существующих материалов.
Но что делать, если человек уже все понял и поверил в святость мощей, а прикладываться к ним ему все равно что-то мешает – например, неожиданная брезгливость? Как правило, мощи закрыты от прямого контакта (чаще всего стеклом), но это делается лишь для их сохранности, а вот с брезгливостью православному христианину совершенно необходимо бороться, потому что она неестественна. Чем тут пренебрегать? Ведь мы все и сами такими будем. Здесь вряд ли есть что-то, кроме страха перед собственной смертью.
Иногда слышатся и недоумения из-за того, что мощи разделяют на части. Но это делается лишь для того, чтобы как можно больше людей могло приложиться к ним, и хотя для современного человека это довольно странно, Церковь не возражает против отделения частиц мощей, потому что святыня от разделения нисколько не уменьшается. Размер частицы мощей неважен, любая из них – святыня. Часто люди этого не понимают или попросту не знают, мощи каких святых уже есть в их краях, или думают, что разные части мощей одного святого имеют разную «силу святости». Существует и другая крайность, когда стремление приложиться к мощам начинает напоминать некое суеверие, ведь не все понимают суть почитания мощей и то, что, молясь перед ними, нужно обращаться не к телу, а к самому святому как к личности.
Махинаций вокруг почитания мощей всегда было очень много. Умберто Эко в книге «Имя Розы» высмеивает доверчивость главного героя, которому рассказали о существовании великой святыни – черепа Иоанна Крестителя в двенадцатилетнем возрасте!.. Но все эти суеверия, конечно, не могут перечеркнуть саму идею святости мощей. Мы обладаем телом, это тело дано нам на веки вечные как часть нашей личности, и если человек свят – свято и его тело.
Церковь не боится смерти, не боится и тел умерших, и потому горе и ужас этой трагедии она переживает вместе с человеком. Равно как и само таинство смерти – ведь то, что пройти через смерть предстоит каждому из нас, не подлежит сомнению. В покаянном каноне поется: «Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна?». В этих словах – настоящая боль сопереживания, но страх современного человека перед трупом Православию совершенно несвойственен. Всякое тело, даже мертвое, остается творением Бога, и пусть оно искажено смертью, но не позволит же Господь ему остаться в этом состоянии навсегда. Он восстановит всех нас в той славе, которую Он задумал для человека от создания мира.

Где находятся мощи некоторых русских святых

Преподобный Сергий, игумен Радонежский

Мощи этого великого святого находятся в Троицком соборе основанной преподобным Троице-Сергиевой Лавры (город Сергиев Посад, Московская область). Они пребывали там практически непрерывно с 1426 года, и лишь в 1920 году были увезены большевиками в Москву. В 1946 году, когда небольшая часть мощей разных святых была возвращена верующим, мощи преподобного Сергия вернулись в Троицкий собор.

Святитель и исповедник Тихон, Патриарх Московский

При жизни святитель терпел немало притеснений от советской власти, в том числе месяцами содержался под арестом в Донском монастыре в Москве. После обретения мощей патриарха Тихона в 1992 году, в память об этом заточении святыня почивает именно в Большом соборе Донского монастыря.

Преподобный Серафим, Саровский чудотворец

«Радость моя, Христос воскресе!» – так встречал каждого приходящего к себе преподобный Серафим. В 1903 году состоялось его всенародное прославление, но после революции Саровская обитель была разорена, а мощи святого похищены. Найти их удалось в запасниках музея истории религии и атеизма, и в 1991 году состоялось торжественное перенесение святых мощей преподобного из Ленинграда в Дивеево, в знаменитый женский монастырь, духовником которого был преподобный Серафим.

Большинство святых мощей – это кости и остатки костей. Именно кость наши предки называли словом «мощь», и даже в современном русском языке на память о древности осталось слово «мощный» – что означает всего лишь «имеющий крупные кости». Нетление мощей никогда не являлось для Церкви доказательством святости человека, как о том заявляла атеистическая пропаганда. Мощи совершенно не обязательно должны быть нетленными в прямом смысле, ведь это лишь привычный эпитет.

Тум’ат мет («трупная нечистота») – самая высокая степень ритуальной нечистоты в иудаизме. Всего в Библии различаются четыре категории источников нечистоты: умерший, убитый мечом, кость, могила. Однако в Устном Законе иудаизма, возникшем после формирования канона Пятикнижия, источником нечистоты считается все, что связано с мертвецом (кровь, внутренние органы и т. д.), в том числе орудия убийства и даже ткани, отторгнутые от живого. Любой прикоснувшийся к мертвому телу человек или соприкоснувшийся с ним предмет, принимая от него нечистоту, становится «вторым по степени своей оскверненности», и также приобретает способность быть источником нечистоты, хотя и более низкой степени. По материалам Электронной Еврейской Энциклопедии

«Владыка Христос даровал нам мощи святых, как спасительные источники, которые источают многоразличные благодеяния и изливают миро благовония. И пусть никто не сомневается!.. По Закону всякий, прикоснувшийся к мертвому, почитался нечистым; но святые не суть мертвые. Ибо после того, как Тот, кто есть сама жизнь и Виновник жизни, был причтен к мертвым, мы уже не называем мертвыми почивших в надежде воскресения и с верою в Него». Cвятой преподобный Иоанн Дамаскин, «Точное изложение православной веры».

Автор: ПРОГНИМАК Екатерина

Источник: www.foma.ru

"И ОСТАВИТ ЧЕЛОВЕК ОТЦА И МАТЬ..."

Тайна пола в православной традиции. Беседа с диаконом Андреем КУРАЕВЫМ

Мне кажется, что Бог создал мужчину и женщину, чтобы они стали мамой и папой. Вы подумаете, какая я еще маленькая. И сейчас, в свои 19 лет, пока мама не поцелует меня, я не могу уснуть.
Так повелось с детства. Даже после того как мои родители разошлись (мне было тогда года 4), папа приходил каждый вечер домой, чтобы поцеловать меня, иначе я не засыпала. Когда мама забирала меня вечером из детского сада (часто самой последней), я чувствовала себя счастливой: она держала меня за руку и слушала последние мои новости. Мы шли домой, несмотря на угрозы вредных воспитательниц, что когда-нибудь я останусь в интернате. Но я знала, что у мамы много работы, и с нетерпением ждала ее прихода.
А пару раз меня забирал папа. Это было настоящее событие в моей жизни. Тогда все на свете (друзья и подруги, нянечки и воспитательницы, и просто прохожие) должны были узнать, что мой папа - самый лучший человек. Увидев его, я бежала ему навстречу с радостным "Папа!".
Первые мои детские кошмары были связаны с мыслью о возможной смерти родителей. Самым страшным для меня была разлука с ними, а тем более вечная (так мне объясняли смерть). Ночами я плакала в подушку, ведь я не могла поверить, что они могут уйти и не вернуться. Но однажды я поняла, что взрослые что-то перепутали и таких расставаний "навсегда" не бывает... С тех пор я стала думать о Боге.
Я любила их больше всех и не задумывалась, за что и почему. Наверное, Бог сотворил мужчину и женщину, чтобы в мире родилась любовь.

Елена, 19 лет

Корр.: Отец Андрей, почему Церковь так несправедлива к женщине? Ей нельзя быть священником, ей нужно постоянно носить платок, бояться мужа и т.д. Почему она занимает такое подчиненное положение?
О.А.: Лозунги о несправедливости рождаются как? Сначала человеку внушают, что у него есть права, о существовании которых он и не подразумевал, а потом заявляют, что этих прав ты лишен. Жил себе человек спокойно без всякого CD-рома, вдруг говорят, что каждый порядочный человек имеет CD-ром, а тебя этот коммунистический, воровской режим лишил права на пользование CD-ромом. Человек, который доселе даже не знал, что это такое, начинает смысл своей жизни видеть в борьбе за обладание CD-ромом. Вот так же и здесь.
Кроме того, важно уметь различать - где действительно права и их нарушение, а где нечто иное. Да и сущность человека совсем не сводится к борьбе за свои права или к реализации этих прав. Помимо того, что у человека есть права, в его жизни имеет место еще и служение.
Так вот священник - это священнослужитель. Это не человек, который обладает правами священника, напротив, он несет послушание священника, служит...
Если рассуждать дальше о "дискриминации" женщины в Церкви, то, в принципе, можно отыскать нечто, что выглядит как дискриминация женщины - на уровне книг (т.е. слов о женщинах в аскетических руководствах для монахов) и некоторых приходских привычек. И здесь надо помнить, что общая особенность всей традиционной литературы во всех культурах, во всех странах, во всех веках - это то, что литература (как и политика, и культура) всегда была мужской. До нас почти не дошло свидетельств о богословской духовной жизни женщин-христианок. Отдельные изречения так называемых амм (вот у нас мама, а в Египте амма; авва - отец, амма - мать). Мы знаем всего несколько их удивительных изречений. В основном же, конечно, церковная литература прошлого - это литература мужская.
Только сейчас, уже на наших глазах рождается православная женская богословская мысль. Она уже отмечена замечательными именами: Татьяна Горичева в Париже, Олеся Николаева и Ирина Силуянова в Москве. Замечательные православные философы: Пиама Гайденко, Рената Гальцева. Есть интересные и яркие имена. Но это нечто совершенно новое. Хотя Церковь ничего против их творчества не имеет: книги Силуяновой и Николаевой издает Троице-Сергиева Лавра. Самый консервативный мужской монастырь, но именно он в данном случае проявляет вполне похвальный модернизм.
А традиционная монашеская литература - мужская - естественно, писалась "для своих": старец обращается к своим послушникам, при этом ему хорошо известно, что у этих послушников есть фундаментальный половой инстинкт, они не евнухи. Естественно, что этот инстинкт, у большинства из них ориентирован в нормальную сторону - на девушек. Поэтому старец и говорит: смотрите, уклоняйтесь от общения с молодыми девицами, чтобы не было повода никаким искушениям, мыслям и т.д.
Одним словом, вполне понятные принципы аскетики. Кстати сказать, общие для всех религий, где есть аскетическая традиция (в буддизме, например, похожие правила есть).

Корр.: Вы хотите сказать, что и здесь нет никакой дискриминации?
О.А.: Конечно. Более того, если бы до нас дошли письма, написанные старицами женских монастырей, там тоже самое было бы сказано по поводу юношей: избегайте встреч с юношами, чтобы их образ не носить в себе, не встречайтесь и не беседуйте с ними и т. д. Здесь речь идет не о том, что женщина хуже мужчины (или наоборот), а о том, что у нормального человека всегда есть эротический интерес к противоположному полу. И если задача монашества состоит в том, чтобы взять под контроль этот инстинкт - не отсечь его, а преобразить, в любовь ко Христу - то соответственно в женских монастырях будут говорить: будьте осторожны при общении с юношами; а в мужских - будьте осторожны при общении с девушками.
Повторяю, именно в силу того, что литература была мужская, "мужскоязычная", создалось впечатление, что Церковь против женщин как таковых что-то имеет. На самом же деле просто есть некоторые элементарные правила аскетики.
Ну и наконец, есть еще некоторые, уже чисто приходские особенности, и они в большинстве своем заимствованы из язычества. Сегодня почему-то модно говорить, что христианство унизило женщину, а язычество, наоборот, превозносит. Чтобы посмотреть, так это или нет, проведем небольшой эксперимент. Вертикальный лист делим на две полосы. Правая и левая. Справа пишем "добро", "свет", слева - "зло", "тьма". Спрашивается, в какую часть следует написать "мужское", а в какую - "женское", если исходить из фольклора, сказок, языческой философии? Чтобы не гадать, вспомните даосский символ инь и ян, и все станет ясно: женское начало в большинстве нехристианских культур отождествляется с началом тьмы, разрушением, хаосом. Именно этому представлению и противостоит библейское повествование о сотворении человека, сотворении женщины.

Корр.: Каким образом - творением из ребра? Как любят шутить мужчины - из единственной кости, не содержащей мозга?
О.А.: Шутка эта, может, и остроумная, только вот к библейским смыслам прямого отношения не имеет. Если внимательно читать первые главы книги Бытия, то нельзя не обратить внимания на то, что мужчина создан из внешнего - из небытия, из молекул праха земного. Женщина же создана из внутреннего, из сокровенного, она взята от сердца (от ребра). Жена дана только в саду, и не раньше. Женщина - дитя сада. Мужчина создан вне сада, но женщина - именно райское создание.
Далее. Когда Адам видит женщину впервые, он произносит очень странные слова: "Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть".
Эти слова сегодня привычны для нас, поэтому мы не замечаем их странности. А ведь перед нами формула классического матриархата! Мужчина оставляет своих отца и мать и приходит к жене в дом. Во всех последующих культурах все было иначе: невеста оставляла дом родителей и приходила под крышу к мужу. Отголоски этого сохраняются до сих пор: если муж переселяется на квартиру к жене, это зачастую воспринимается как нечто ненормальное. Библия же изначально предполагает нечто совершенно противоположное. Но затем все это изменилось, в результате грехопадения.

Корр.: Каким образом?
О.А.: Грехопадение не имеет никакого значения для сферы пола в вульгарном смысле: оно не состояло в каком-то новом, вульгарном общении между Адамом и Евой, как это часто почему-то воспринимается. Церковь никогда ТАК не воспринимала драму грехопадения, нет в Библии на это никаких прямых указаний. Не в этом было их грехопадение, а прежде всего в том, что люди не поверили Творцу, нарушили Его заповедь, свой с Ним договор.
Вместе с тем, грехопадение имело прямое влияние на отношения между полами. Мы видим как последствия грехопадения изменяют изначальный замысел Бога о человеке: "К мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобой", - говорит Бог жене. Итак, вначале предполагалось, что муж будет уходить к жене, а кончается тем, что теперь жена будет уходить к мужу. Что-то, значит, произошло в промежутке. А в промежутке было то, что жена была одна перед древом познания. Что там произошло - это долгий разговор и прямо к нашей теме не относящийся, но когда она вкусила все-таки этот плод, то вернулась к мужу своему и предложила ему соучаствовать в этой трапезе. Вот эта сцена вызывает некоторые вопросы. А почему жена захотела, чтобы муж стал соучастником ее проступка? Здесь есть два возможных толкования. Одно из них иудейское, раввинистическое, выдает глубокое знание женской психологии. Согласно этому толкованию, Ева почувствовала, что умирает. И тогда она подумала: "Как же так, вот я умру, а Адам останется жить, и Бог даст ему новую жену, и он будет с нею счастлив без меня! Да не будет этого!" Поэтому она решает отравить и Адама. Чтобы понять это раввинистическое сказание, нужно знать, что с раввинистической точки зрения Ева - это вторая жена Адама, не первая. Первая была Лилит. И Ева, согласно этой точке зрения, знала, что жена может быть другой - поэтому она идет на такой поступок.
Ну а с точки зрения Православия подробное толкование этого места дает Ефрем Сирин, святой, живший в IV веке. Он обращает внимание на то, что когда человек совершает очень серьезный грех, то он ощущает приступ радости - надо же, я смог, я переступил, я не такой, как прочие, и т.д. Такая леденящая эйфория - когда человек падает, первые секунды своего падения он воспринимает с восторгом... Ужас приходит потом. Так же и здесь. Ефрем Сирин предполагает, что когда Ева преступила заповедь, то она как раз почувствовала эту эйфорию, она почувствовала, что действительно совершилось, что случилось что-то с ней, она почувствовала себя богиней. И вот тогда она подошла к Адаму, чтобы показать ему свое новое качество: мол, видишь, я когда-то произошла из твоего ребрышка, а сейчас я богиня. К тебе возвращаюсь, я тебя буду учить жизни. В женщине пробуждается инстинкт власти, господства.
Именно этот грех, грех человеческих отношений, и врачует Бог - опять же важно заметить: не наказывает за преступление, а врачует, исцеляет появившуюся болезнь. И произойдет ровно наоборот: последними станут первые, а первыми - последние. Действительно, если мы принимаем толкование Ефрема Сирина, то библейский текст становится понятным. Дело в том, что Бог не дает бессмысленных наказаний. Запомните, что слово "наказание" несет двоякий смысл: наказание, как некая дисциплинарная акция, и наказание - наказ, как вразумление. Вот Господь как раз вразумляет. Он дает лекарство. Не мстит, но лечит. Если мы стоим в аптеке, где люди выписывают различные лекарства, то потому, что они покупают, мы можем понять, что у них болит. Точно так же и здесь: Господь прописывает лекарство, которое врачует отношения между мужем и женой. А эти отношения надо врачевать в смысле, кто первый, кто властвует - в этом месте еще раньше произошла трещинка. Господь эту трещинку выправляет в другую сторону. И очевидно, эта жажда господства появилась именно в женщине.

Корр.: А где мы видим, что мужу дается господство над женой?
О.А.: Ну, во-первых, строчки, которые я уже упоминал: о влечении к мужу и о том, что он будет господствовать над женой. Во-вторых, быть может, менее понятный факт - это факт наречения Адамом имени своей жене. Отныне она - Ева. Давайте задумаемся, а почему Адам раньше не дает имя жене. Ведь Библия повествует нам о том, как он нарекает всех животных. Почему имя жене не было дано сразу после этого? Именно потому, что дать имя - значит проявить верховенство. Но верховенство мужа над женой появляется только после греха. После того, как их Бог определяет их новые взаимоотношения. Муж не забыл дать имя жене, а просто не мог, точнее - не имел права. И поэтому наименование жены не просто последнее действие человека в Эдеме, но и первое событие, произошедшее уже после наказания людей Богом.

Корр.: И все же, как Церковь трактует «разность» мужчины и женщины? Почему были созданы двое и разные? И почему не сразу двое?
О.А.: Конечно, это можно по-разному толковать. Мне, например, довелось слышать толкование западноберлинских богословок-феминисток, что дескать, тот факт, что сначала создан Адам, а потом женщина означает, что целью творения Божия была женщина, а мужчина не более, чем полуфабрикат, использованный Богом для создания венца творения.
Но если все же читать библейский текст посерьезнее, то здесь перед нами рассказ не только о первой семье, но и о чем-то большем. Вообще, Библия представляет не столько хронику жизни первых людей, сколько икону - осмысление изначальных событий человеческой истории. Это не протокольная запись очевидца и современника, это рассказ о том, что должен знать о себе самом каждый человек.
В каждом из нас живет мужское и женское начало. В той главе Библии, которая описывает грехопадение, нет слов "Адам" или "Ева", там стоит "га Адам" - это человек как таковой, с определенным артиклем. Это не имя. И есть жена, у которой даже еще нет имени Ева. То есть мужское и женское начало, возможно даже в одном и том же женском существе (это, конечно, не гермафродиты исторических оккультных мифов).
Действительно в каждом человеке есть традиционно то, что считается мужским началом, и то, что считается женским. Разум и чувства. Адам - это такая разумная часть, такая рассудочность в человеческой душе, а с женственностью связывается соответственно чувства. Поэтому первичная основа человека - это "го-мо сапиенс", существо разумное. И вторично мы уже облечены в чувства.
Самое же возвышенное толкование - это то, которое видит в семье образ Троицы. Единая природа -человеческая природа - у всех трех людей. Троичная любовь - это полное единство, согласие и в то же время единство в различности - вот оно должно быть и здесь, в семье.
Христианство - это религия плюрализма, не гегемонистическая. Многие индийские философы, например, говорят, что есть только "Единое" с большой буквы - "Непостижимое", "Непознаваемое", "Неизреченное", а все остальное только кажется. Поэтому если какая-то реальность отлична, не есть "Единое", то значит - это уже помрачение ума, какое-то осквернение, загрязнение.
Библейское повествование с самого начала утверждает, что мир имеет право быть разнообразным, что в мире быть не Богом - это не грех. Быть иным, чем Бог, - это не проклятье. Бог любуется разнообразием мира, любовью своей создает разнообразный мир, и этим разнообразием любуется. Точно так же и человек, он с самого начала остается разнообразным.

Корр.: Почему Церковь смотрит на брак как на Таинство? В чем его смысл? Почему любовь -искренняя, горячая, чистая - все же будет считаться грехом, если она не освящена церковным ритуалом?
О.А.: Таинством является любая семья. Так что здесь действительно двое в одну плоть сливаются, здесь есть действительно некое преодоление самозамкнутости и есть чудо зачатия, рождения и новой жизни. Таинство в смысле, в конечном счете, непостижимости.
Однако при этом в церковном смысле у слова "таинство" есть и иное значение: Таинство как особое действие Бога в мире. Особое действие именно Бога, и Церкви, через Церковь в мире. Поэтому Таинством является не только то, что происходит во время венчания, а вся жизнь этой семьи, вся ее жизнь есть Таинство брака. Кстати, не случайно в Церкви очень долгое время не было никаких специальных обрядов, связанных с браком - чин венчания появился позже. Просто супруги вместе приходили в храм, причащались, вместе исповедовались, вместе жили церковной жизнью: и в храме, и у себя дома. Они созидали как бы домашнюю церковь в своей семейной жизни.
Что касается жизни супругов вне брака, то здесь тоже слухи о церковном невежестве несколько преувеличены. Если это семья, которая живет вместе постоянно, семья, которая как-то декларировала свои отношения перед людьми, перед государственными органами, то Церковь никогда не осудит таких людей.
Церковь признает реальность всех браков, которые заключаются за ее пределами: Церковь признает и браки гражданские, и браки, которые заключены были в других религиях, и в христианских, и даже в нехристианских. Когда в 18 веке началась проповедь русских миссионеров среди калмыков и бурят - буддистских племен - крещение принимали часто целыми деревнями. Перед миссионерами встал вопрос: венчать или не венчать уже существующие семейные пары? Они обратились за ответом в Синод: "Как нам быть? Вот они крестились, взрослые люди, дети у них есть. Должны мы их венчать или нет?". Ответ Синода был: "Не надо. Уже муж и жена и перед Богом, и перед людьми". То есть Церковь такие браки признает.
Опять же к сожалению приходится говорить, что некоторые не в меру ревностные и не очень образованные священники сегодня говорят: "Знаешь ли, если ты с мужем не венчана, то значит ты живешь в полном блуде?". А чаще это говорят даже не священнослужители, а всезнающие приходские бабушки. Это совершенно неправильно, абсолютно не соответствует церковным традициям. Патриарх Алексий на встречах с духовенством постоянно подчеркивает, что так считать нельзя.
Более того - подумайте сами - если муж, скажем, человек неверующий, а священник требует от его верующей жены, чтобы она с ним обвенчалась. Что это значит? Что она будет постоянно капать ему на мозги: "Идем в храм, давай-давай венчаться". Он человек неверующий. Что же это получается? Церковь понуждает его лжесвидетельствовать. Неужели же это верный путь ко Христу? Соврать, прийти вот так на венчание? И неужели же люди из-за этого станут ближе к Христу? Так что, мне кажется, здесь очень полезно думать, а не просто поддаваться таким импульсам и эмоциям.
Если же речь идет о христианах, то для них просто странным будет неблагословленное сожительство, немолитвенное. Вообще, для христианина грешно, неправильно делать дело, если он не просил благословения, Божьей помощи. А тем более для такого важного, быть может самого важного дела, которое у него на земле есть - любовь и создание новой жизни.

Корр.: Да, но с другой стороны, тот же апостол Павел, к примеру, призывает "не искать жены", лучше "оставаться так", т.е. не жениться и не выходить замуж.
О.А.: Понимаете, здесь это - фундаментальная нравственная позиция. По-настоящему нравственное создание соблюдает определенную иерархию ценностей. Это не просто конфликт, осознание конфликтности добра и зла. Здесь речь идет о сопоставлении доброго и более доброго, высокого и еще более высокого.
Давайте немного отвлечемся и вспомним слова Христа: "Если кто не оставит отца своего и матерь свою, тот недостоин Меня". Эти слова сегодня вызывают очень много возмущения. Ваш Христос, ваше Евангелие проповедуют разрушение семьи, ненависть и так далее. И здесь я хотел бы вспомнить один эпизод, который знаком всем нам. В фильме "Семнадцать мгновений весны" русская пианистка Кэт оказывается перед выбором - или она должна пожертвовать своим новорожденным сынишкой, которого этот фашистский мерзавец морозит на подоконнике, или же предать Штирлица. Вот перед ней несколько долгов: долг материнский, совершенно понятно. Есть долг офицера - она офицер Советской Армии. Есть долг гражданский - она понимает, что очень-очень много жизней сейчас зависит от нее.
До конца эта сцена в фильме не разворачивается, но в принципе дается понять, что Кэт предпочитает все-таки пожертвовать скорее сыном (природным родством), но исполнить свой человеческий, гражданский долг. Обратите внимание: фильм был снят в советскую эпоху, но с огромной симпатией и пониманием смотрится и до сих пор, в совершенно иных условиях. И ни тогда, ни сегодня я не встречал ни разговоров, ни публикаций, которые бы возмущались: "А вы понимаете, что проповедует этот фильм - ради сталинизма жертвовать детьми! Пережиток тоталитарного сознания, никакого гуманизма", и так далее. Не было и нет таких возмущений. Что это означает? Что по сути у нашего народа, и церковного, и нецерковного, есть такое общепринятое понимание, согласие по этому поводу. И фильм настолько корректно, тактично сделан, по-человечески убедительно, что все согласились: "Да. Вот так наверное и надо было вести себя в этой ситуации".
Ну а теперь у меня вопрос: Если в таком выборе можно - нравственно допустимо, разрешается - пожертвовать ребенком ради Штирлица, почему же в случае выбора, нужды, нельзя сделать это ради Христа?
Понятное дело, что нельзя никакой текст понимать вне контекста. Библия - это книга очень семейная, в которой есть настоящий культ брака. Даже в Новом Завете, если у семьи нет детей, она считается проклятой. Это религиозная какая-то неудача произошла с этой семьей. И когда в этой книге мы встречаем: "Если кто не оставит отца своего и матерь свою", то нельзя понимать эти слова слишком буквально, как призыв к разрушению семьи. Очевидно о чем-то другом идет речь.
А речь идет о том, что человек должен решить, кто я прежде всего: "Я - сын своих родителей, и их отголосок, их плод, или я - нечто самостоятельное". И вот в случае, если требование природного родства, природной идентичности вступают в противоречие с само познанием человека, с попыткой отыскать духовную самоидентичность, если здесь возникает противоречие и родители начинают кричать: "Как ты посмел, мерзавец, пойти в семинарию, когда твой дедушка в армии Буденного воевал, а я член КПСС с 50-го года!" Вот в таких случаях надо сказать: "Пап, я тебя очень люблю. Чтобы между нами все было хорошо, не убивай, пожалуйста, то чувство, ту любовь, которая во мне сейчас родилась сама по себе. Любовь ко Христу. А после этого, когда ть мою сферу не будешь трогать, мы с тобой найдем общий язык". И так по многим очень вопросам в Новом Завете воспитывается осознанная иерархия ценностей: "Все мне позволено, но не все полезно". Или: "Вот это хорошо, а это вот - лучше".
Так же следует понимать и слова апостола Павла. Он благословляет брак, но говорит: "Для тех горячих религиозных чувств, которые ищут чего-то большего, всецелого служения духовному возрастанию, всецелого служения людям ко Христу, для них тогда я благословил безбрачие". Но это "могущему вместить да вместит". Повторяю, здесь не выбор между "злом" - браком, и "добром" - безбрачием, а просто указание на разные возможные пути и высказывание апостолом своей точки зрения, о чем он, кстати сказать, прямо и говорит.

Корр.: Значит все-таки монашество оценивается выше семьи? И ни к чему тогда все эти разговоры о культе семьи, о Таинстве?
О.А.: В настольной книге священника - есть такой семитомник, пособие для пастырей - глава о монашестве начинается словами, смысл которых сводится к следующему: для тех, кто не способен понести тяготы семейной жизни, в Церкви существует монашеский путь. Вот и судите сами о том, что считается с церковной точки зрения большим подвигом!
Я знаю монахов, которые пошли путем монашества, потому что они на самом деле чувствовали такой религиозный порыв, что решали не размениваться больше ни на что другое. А в то же время я знаю монашествующих, которые избрали такой путь совершенно по другим основаниям. Например, один мой одноклассник в семинарии. Когда он подал прошение о постриге в монахи, я его спрашивал: "Почему ты так решил?". Он ответил: "Просто я знаю себя. Я слабый человек. Я не смогу одновременно служить и семье, и Церкви. А я действительно хочу служить Церкви. Поэтому для меня это более легкий путь. Я его выбираю, так как мне бы хотелось самое главное в жизни сделать".
И здесь очень важно помнить, что семейная жизнь - это не только медовый месяц. Было бы величайшим обманом, если бы люди думали, что они на всю жизнь смогут сохранить чувства первой влюбленности. Как правило, так не бывает. Поэтому должны быть какие-то иные, намного более глубокие отношения, чем просто романтические чувства первых дней.
А в конце концов это очень тяжело, потому что семья - это значит пустить какого-то другого человека в самую сердцевину своей жизни, жить уже не только ради себя, потерять какую-то автономию. В этом смысле любая серьезная любовь, тем более брак, сродни некоему самоубийству, когда человек перестает жить для себя и начинает жить для другого. Это все очень тяжело, очень болезненно. И здесь Церковь честна - поэтому она и говорит о том, что это путь по-своему мученический. И при венчании на головы молодых возлагаются мученические венцы. И поэтому Церковь, восхищаясь теми людьми, которые вступают в брак, поет им "Святые мученицы...".

Автор: ЛЕГОЙДА Владимир

Источник: www.foma.ru

ПРАВО БЫТЬ С БОГОМ НА "ТЫ"

Интервью с диаконом Андреем Кураевым

Что может быть банальнее, чем в преддверии Рождества Христова задавать вопрос: “Что христианство принесло в мир”? Казалось бы, для нас, с нашей тысячелетней христианской историей, ответ очевиден. Однако оказывается, что это не совсем так.

В начале ноября Центр маркетинговых и социологических исследований Кадрового Дома SuperJob провел опрос на тему “Как христианство меняет мир?”. 37% опрошенных ответили: “несомненно, к лучшему”, 32% – “скорее, к лучшему”, 2% – “скорее, к худшему”, 2% – “несомненно, к худшему” и 27% – “никак не меняет”. Вроде бы перевес мнений людей, позитивно относящихся к христианству, налицо.
Однако развернутые ответы респондентов даже из первой и второй группы дают совершенно иную картину. Позиции сторонников и противников христианства во многом оказались схожими. Более того, и те и другие, судя по их ответам, вряд ли смогли бы внятно сказать, что же все-таки христианство дало миру. Поэтому мы решили побеседовать на эту тему с человеком, который много лет рассказывает об этом в своих публичных выступлениях, лекциях, статьях и книгах – диаконом Андреем КУРАЕВЫМ.

Казарма общечеловеческих ценностей

– Если спросить у “человека из толпы”: что христианство принесло в мир? – скорее всего, услышишь: общечеловеческие ценности. Насколько правомерно такое утверждение?
– Человечество много тысячелетий жило, развивалось, но только на излете двадцатого столетия христианской истории узнало, что, оказывается, оно исповедует некие общечеловеческие ценности. Вскрытие, однако, показывает, что общечеловеческие ценности – это всего-навсего ценности среднего класса современного западного общества. А точнее – тех западных элит, которые издают СМИ для “среднего класса”. Это уточнение необходимо, потому что во всех странах западного мира разрыв между ориентациями элит и собственно человека с улицы очевиден (некоторые русскоговорящие элитные журналисты даже придумали термин – “быдл-класс”). В России мы только что это видели на примере реакции общества и СМИ на попытку введения преподавания основ православной культуры в общеобразовательных школах. Все социологические замеры показывают, что большинство населения России приветствует такие эксперименты и такие предметы, а мнение VIP-персон, экспертного сообщества и журналистов радикально противоположно мнению большинства.
Вот эта небольшая группа людей, будь то в Нью-Йорке, Париже, Лондоне или Москве, и объявила свой стиль жизни общечеловеческими ценностями. Но стоит спросить: а что же это за ценности такие? – как начинаются проблемы.
Например, одна из фундаментальных ценностей – жизнь. Вроде бы, действительно, жить – неотъемлемое право каждого человека. Но что значит жить? кто является живым, а кто – не очень? каковы признаки жизни? Ведь с точки зрения очень многих культур человек, не прошедший религиозной инициации, посвящения, на самом деле – ходячий труп: в нем нет ни собственно человеческого, ни божественного начала. А сама физическая жизнь, для очень многих культур и религий мира, вовсе не главное. Даже для Сократа жить – это значит философствовать, а, следовательно, готовиться к смерти. Лучшие души человечества “блуждали в невидимом”: “Милый друг, иль ты не видишь, что все видимое нами – только отзвук, только тени от незримого очами” (Вл. Соловьев). Очень многие культуры исходят, скорее, из осмысления смерти, чем из провозглашения жизни абсолютной ценностью. Жить вообще стоит только ради того, за что не страшно умереть.
Так что не получается здесь общечеловеческого знаменателя.
Или, скажем, вопрос свободы. Ее тоже понимают по-разному. К примеру, для буддистского монаха это – свобода от себя самого, от своего “я”, от своей самости. Нечто подобное скажет и христианский монах – и православный, и католический. И эта свобода никак не связана ни с конституциями, ни с политическими реформами, ни с референдумами, ни с парламентами.
Так что стоит лишь повнимательнее приглядеться к тому, что провозглашается общечеловеческими ценностями – и понимаешь: слишком разнообразно человечество, под какой-то единый катехизис его не подогнать. И это как раз та черта, о которой в свое время с восхищением говорил митрополит Иларион Киевский в “Слове о законе и благодати”. Это был первый в мире писатель, который восхитился разнообразием человеческих лиц и увидел в этом особое проявление Промысла Божьего.
Лица людей, их сердца и умы действительно очень разнообразны. Поэтому, когда я слышу разговоры о неких общечеловеческих ценностях, я, как советский человек, начинаю подозревать, что меня опять заманивают в какую-то казарму. И мне хочется “упереться рогом” и не идти. Особенно когда во имя этих общечеловеческих ценностей начинают бомбить всех, кто мыслит иначе, и навязывать совершенно полицейскую цензуру во имя политкорректности.

Терпимость – не христианская добродетель

– И все-таки на сломе ХХ и XXI веков в северной части земного шара стало общепринятым говорить о том, что все религии одинаково духовны и ни одну из них нельзя ущемлять, поскольку иначе будет нарушено неотъемлемое (спасибо христианству!) право человека на свободу выбора, свободу совести. Поэтому все религии, оставаясь политкорректными по отношению друг к другу, должны каким-то образом составлять единую мозаику.
– Давайте попробуем обойтись без шулерства. Свобода совести – великая вещь. И, думаю, христианству не стоит отказываться от этого своего детища. Напомню: принцип свободы совести утвердился в истории именно кровью христианских мучеников. Это были первые люди, которые заявили в лицо Римской империи, а потом и всем остальным, что есть пространство, в которое государство не должно входить в своих сапогах. Это – пространство веры и совести человека.
Однако это вовсе не означает, что христиане сами готовы смотреть на другие идеологические течения с позиций так называемой толерантности или терпимости.
Вообще, к разочарованию многих моих светских оппонентов, должен сказать, что слово “терпимость” в Библии отсутствует. Нет его. Ни в Ветхом Завете, ни в Новом. Это слово не из христианского лексикона. Христос никакой терпимости не учил и ни к какой толерантности не призывал. “Все, кто приходили прежде меня, – суть воры и разбойники”. Это называется – “пламенный привет Будде и Кришне”. А обличение фарисеев? А бич в руке Христа? Ничего себе толерантность!
Христианство от самых своих истоков – очень полемичная религия. Кстати, слово “полемика” в переводе с греческого означает “война”. Даже то, что наше Священное Писание и состояние наших отношений с Богом называется Новым Заветом, уже содержит в себе оскорбление: ведь если заключается Новый Завет, значит, прежний оказывается Ветхим – как бы упраздненным.
Когда апостолы приходили в самые разные регионы мира, всюду их ждала одна и та же судьба – казни, пытки, аресты, гонения. Хоть в Индии, хоть на Британских островах, хоть у скифов, хоть у эфиопов. И схожесть судеб всех апостолов – и первых двенадцати, и апостола Павла, и семидесяти учеников Христа, посланных проповедовать благую весть о Нем, – означает как минимум одно: они не гладили туземцев по головке и не рассыпались в комплиментах духовной мудрости местных религий.
Самый известный пример толерантности и политкорректности со стороны апостолов – это когда апостол Павел в Афинах обратился к философам в ареопаге со словами: “Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: “неведомому Богу” (Деян.17, 22-23). Но если цитировать не русские переводы, где использовано слово “набожны”, и не церковнославянские, где вместо него стоит “благочестивы”, а обратиться к греческому оригиналу, то там мы встретим слово Ну, – “демоны” – понятно и без перевода, созвучно с Гестия – очаг и богиня очага; отглагольная форма со значением принимать у себя дома. Дословно получается – “особо демоноприветливы”. Вот и думай: обругал апостол Павел афинян или похвалил, назвав их “демоноприветливыми”.
В других случаях выражения были и более резкие – христианские проповедники цитировали Псалтирь: “Все боги язычников суть бесы”. Что, в общем-то, было правдой, потому что с точки зрения самих язычников, те боги, с которыми они общались, и были демонами – то есть богами “второго разряда”, хотя для язычников это вовсе не означало, что они – “злые духи”. Просто – “второстепенные”, управляющие климатом, плодородием и так далее.
Но насильственная смерть апостолов подтверждает, что они скандализировали своих слушателей, задирали их. Кстати, само слово “скандал” присутствует в тексте Нового Завета: когда апостол Павел говорит, что мы проповедуем Христа распятого, для иудеев это – соблазн, для римлян – безумие. В греческом оригинале на месте русского слова “соблазн” стоит . Это греческое слово восходит к индоевропейскому “аскандати”, буквальное значение которого – “подпрыгивать на месте”. То есть подразумевается такая мера оскорбленности, когда человек, что называется, взвивается.
В другом месте, когда апостол Павел говорит о законно-ветхозаветной праведности, в славянском переводе он называет ее “тщетой”, в русском – “сором”. Но в греческом оригинале стоит слово , что означает, мягко говоря, “дерьмо” (вообще-то, есть и более жесткий вариант перевода). Прямо скажем, не очень политкорректное выражение.
В Евангелии мы читаем: когда Христос осадил саддукеев, задавших ему провокационный вопрос про женщину, которая была замужем за шестью братьями – чьей женой она будет по воскресении, то фарисеи, видя это, “молча удалились”. Но в греческом оригинале Евангелия нет никакого “молчания”, а есть слово , которое восходит к существительному – намордник. То есть, Христос “онамордил” саддукеев, попросту говоря, “закрыл им пасть”. Но русские переводчики сочли, что негоже так выражаться. Впрочем, это все джентльменские, дворянские условности XIX столетия, когда делался русский перевод Священного Писания. А апостолы писали в другую эпоху. И христианство изначально было достаточно полемично. За это всегда и страдало. За это и проливалась мученическая кровь в прошлые века и, убежден, будет проливаться в новой, политкорректной империи. Христианам уже выкалывали глаза, требуя широты взглядов.
Что же касается терпимости, то это не христианская добродетель. Христианин вовсе не призван к терпимости. Христианская этика говорит: люби грешника и ненавидь грех. Грешника не надо терпеть. В том числе инакомыслящего, потому что идеологическое, мировоззренческое заблуждение – это тоже промах (а греческое слово переведенное на русский как “грех”, буквально означает “промах”). Промахнувшегося надо не терпеть, а любить. И при этом ненавидеть его промах, его грех, его ошибку. Так что, христианство призывает к гораздо большему, чем терпимость – к любви. Но при этом не обязывает со всем соглашаться и аплодировать всему, что мы видим вокруг: “Ах, это просто другой стиль жизни! Другая ориентация, другая религия – это нельзя осуждать”. Ничего этого в христианстве нет. Люби грешника, но ненавидь грех!
Сегодня же нас пробуют сделать этакими интеллектуальными импотентами. Потому что, если человек не будет давать оценки и вести дискуссии, это будет означать ампутацию его мысли. Ведь любая мысль, в конце концов, проводит различия, фиксирует их, пробует их аргументировать. Поэтому нынешние призывы к политкорректности, это на самом деле – призывы к безмыслию.

Две стороны одной медали: пластид и политкорректность

– И все-таки найдется достаточное количество людей, которые возразят Вам, напомнив, что именно из христианской любви к ближнему и ненависти к его греху была основана инквизиция, и в разных странах в разные эпохи устраивали “охоту на ведьм”, которых из любви к ним казнили, чтобы спасти их душу от греха, в котором они жили.
– Я понимаю, что в запасе у проповедников либерализма много разных интересных аргументов. Я даже не собираюсь их переубеждать. Тем более что есть хорошее средство, которое их и без меня переубедит – это пластид. А сейчас еще и жидкая взрывчатка появилась. Не хотят слушать христианскую проповедь, их взорвут за непослушание другой. Цивилизация политкорректных либералов – это выморочная цивилизация. Ей недолго осталось. Хотя мне ее немного жаль, потому что по-своему это очень красивая цивилизация. В ней много нашего общего наследия – общеевропейского, общехристианского. Хотя и приглушенного, как бы выцветшего.
Конечно, мне больно сознавать, что мой родной мир – мир Европы – обречен. Он умрет. И убьет его именно политкорректность – потому что это культура смерти. Хотя бы потому, что она включает в себя насаждение однополых браков, гомосексуальные проповеди. Именно проповеди, а не просто практику. А еще одобрение легких наркотиков, эвтаназии и многого другого. Это те самые вопросы, по которым так резко расходятся Церковь и современные либеральные СМИ. То, что наши оппоненты считают процветанием и неотъемлемым правом жизни, с нашей точки зрения – лишь разные маски смерти. Хотя бы потому, что у людей, которые живут в “альтернативных” семьях, не будет детей. Оружием будущего оказалась не атомная бомба, а демографическая.
Поэтому я считаю, что тут и аргументов-то искать не надо. Жизнь сама научит. Правда, будет поздно. А жаль. Поскольку и либералы, и фанатики-экстремисты, возомнившие себя “воинами пророка”, с разных сторон придут к одному результату – сокрушению остатков христианской цивилизации и в целом всего уклада жизни, который начал складываться еще в античной Греции и через Рим и Средиземноморье распространился по обе стороны Атлантики и по Восточноевропейской равнине. Боюсь, все это, если западные сообщества не опамятуются, к концу XXI века исчезнет.
Одна надежда – что западный мир все-таки откажется от морока политкорректности и поймет, что у него есть право защищать себя, свою культуру, свою веру и свои границы.

– Но, возможно, западное общество просто отождествляет себя с христианской цивилизацией, вбирающей в себя неофитов? Ведь христианство – глобальная религия, оно не имеет границ, которые необходимо защищать.
– Ну, это уж совсем извращенная логика. Известно, что далеко не все культуры интегрируются в западное общество. Даже США уже в 80-х годах прошлого века перестали быть великим “плавильным котлом” наций. Там все четче стали кристаллизоваться внутренние анклавы – испаноязычные, мексиканские, китайские, негритянские, отчасти мусульманские. Аналогичная ситуация сложилась и в Германии с турками. И алжирцы не только не собираются в массовом порядке интегрироваться во французскую культуру, но и агрессивно теснят ее, попутно поджигая попадающиеся на пути автомобили.
Уже два десятилетия я вижу в прессе одну и ту же статистику: каждый месяц в Великобритании закрывается одна христианская церковь и открывается одна новая мечеть. Так что не надо тешить себя миссионерскими иллюзиями, что, дескать, мы им откроемся, а они нас за это полюбят и примут нашу веру. Во-первых, вера – это вовсе не то понятие, в рамках которого мыслят правительства современных европейских стран, и уж тем паче всего Евросоюза. Вспомним, с какой тщательностью Жискар д’Эстен вычеркивал любое упоминание о христианстве из Конституции Евросоюза. А во-вторых, государствами Западной Европы не делается никаких усилий для того, чтобы дать мигрантам какую-то информацию о христианской культуре и, тем более, христианской вере. Да и Церковь Католическая сегодня тоже считает политкорректным не навязываться, а просто оказывать гуманитарную помощь и молча уходить, стараясь, чтобы при этом ни слова о Христе не было сказано.

Нужна ли людям Истина

– В последнее десятилетие складывается ощущение, что завершился какой-то виток глобального исторического развития и мы вернулись к исходной точке. Когда Понтий Пилат задавал Иисусу вопрос: “Что есть истина?” – он ведь не ждал на него ответа, и уж меньше всего подразумевал, что перед ним стоит воплощенная Истина. Похоже, сегодня для подавляющего большинства людей, даже считающих себя христианами, это тоже чисто риторический вопрос. Получается, Истина, воплощенная во Христе, которая две тысячи лет была так нужна людям, сегодня не востребована? Но почему?
– Не надо иллюзий. “Человек улицы” никогда этими вопросами не интересовался. Что всегда реально пользуется спросом на рынке религиозных услуг – так это магия, ритуалы, обряды, ощущение некой мистической защиты, гарантии, что злая потусторонняя сила не вторгнется в мою жизнь и не поломает ее. Ну и, естественно, если есть возможность – эксплуатация позитивной религиозной энергии в свою пользу, обычно материальную. Вот что обычному человеку нужно от религии.
А с призыванием какого имени будут оказаны эти услуги, ему, честно говоря, как правило, все равно. И только очень немногие поднимаются до вопроса: “Как Твое имя, Господи?”, и тем более до другого вопроса: не “Что Ты мне можешь дать?”, а “Чем я могу Тебе послужить?”. Это всегда было уделом очень немногих людей. Но еще Цицерон говорил, что человечество живет немногими. Есть сейчас эти немногие? Конечно, есть. Сегодня Алеш Карамазовых ничуть не меньше, чем было сто, двести или тысячу лет назад. Вопрос в том, какое место эти Алеши занимают в семье Карамазовых. Относятся ли к ним с восхищенным недоумением: “Это ж надо! я, конечно, ему подражать не буду, но все-таки то, что он смог от чего-то отказаться и сохранить в своих глазницах такие сияюще-чистые детские глаза – это потрясающе!”. Или же это со всех точек зрения – маргиналы, да еще вдобавок и гонимые. Так что меняется не количество, а статус этих людей: готовы ли их искать, их слушать, оказывают ли они влияние на общественное мнение? Куда идет любопытствующий странник? В пустынь, в поисках старца и духовного совета? Или дежурит у дверей Аллы Пугачевой в надежде украсть у нее носовой платок? Вот что меняется в обществе.

– Последнее время все чаще приходится слышать начавшиеся еще в прошлом веке разговоры о том, что христианская цивилизация практически себя исчерпала, и XXI век – это век, открывающий совершенно новую страницу в истории человечества, порог некоей неведомой еще цивилизации, которую все предощущают.
– Есть некоторые объективные вещи. Действительно, полотно современной цивилизации ткется без участия Церкви и без оглядки на христианские ценности. Что касается постхристианской цивилизации, то Советский Союз и Третий Рейх уже дали ее наглядные примеры. Теперь этим занимаются США. Так что не впервой.
Но к разговору на эту тему хотелось бы привлечь два соображения.
Первое – эсхатологическое. По большому счету, глобальной пост-христианской цивилизации просто не может быть. То есть это будет уже цивилизация антихриста, а срок ее жизни определен откровением Божиим – не больше трех с половиной лет.
Второе – “медицинское”. Да, иногда действительно возникает ощущение, что Христианская Церковь, пережив самые разные режимы, эпохи и испытания, выходит на финишную прямую. Конечно, постхристианская цивилизация – это некий вызов нам, кризис, болезнь. Это правда. Но дальше возникает вопрос: какая это болезнь? Ведь бывают болезни смертельные, а бывают болезни роста. Нас совершенно очевидно лихорадит, и мир вокруг нас лихорадит. Так что же с нами происходит? Это предсмертный озноб или просто зубки режутся?
Мне хочется думать, что это подростковый кризис в истории христианства. В ХХ веке Господь десницей Своей смел с лица земли все православные монархии – Российскую, Сербскую, Болгарскую, Румынскую, Греческую. Ну, глупо же объяснять все это происками каких-нибудь жидо-масонов. Библейские пророки никогда не опускались до такого уровня понимания исторических событий. В чем своеобразие Библии? Бог являет себя людям не в космических явлениях, а в истории – вот главная идея Ветхого Завета. История – это пространство теофании. Именно в истории, в исторических событиях зашифрован “код Иеговы”, и надо уметь этот код разгадать.
В свое время эту позицию восприняли и византийские хронисты, и русские летописцы. Конечно, ХХ век – это особая страница в нашей истории, трагичная для Церкви. Но поэтому-то и важно услышать, какие послания передал нам через нее Господь. И одно из них совершенно очевидно. Он снял все короны в православном мире и выбросил их на свалку. Конечно, я не пророк, у меня не было никаких голосов на эту тему, но моя интуиция подсказывает: это – 25 мая, последний звонок в школе. Все, детство кончилось. Ребята, вы – взрослые.
Пока ребенок маленький, ему нужен манежик, охраняемая территория. Но когда он повзрослел, ни подгузники, ни манежики ему больше не нужны. Пора учиться быть с миром один на один. “Я с вами. А если Я с вами, зачем вам посредники в лице православной администрации и государства? Учитесь привлекать людей к Моей Церкви без их помощи, – словно говорит нам Господь через нашу историю. – Явите миру свою любовь, свою молитву, опыт своей веры, свою аргументацию, наконец”. И главный вопрос XXI века, по крайней мере, для России: сможет ли Православная Церковь стать народной Церковью, не став государственной? Если сможет, значит, переходный возраст мы прошли успешно. Если нет – значит, это предсмертная агония.
И вновь скажу, что я действительно не понимаю наших либералов. Они упорно не видят перспективы: тот, кто не захочет прислушаться к Церкви Христовой, будет вынужден прислушиваться к голосу муллы. Причем очень скоро, уже для наших внуков, это будет реальностью.

По ту сторону христианской цивилизации

– Но были же в истории прецеденты, когда мир ислама противостоял христианскому миру…
– Были, конечно. Но тогда этот мир оставался христианским. Сегодняшний мир таковым себя осознавать не хочет. В нем нет противостояния исламского полумесяца и христианского креста. Разве французское правительство, по сути социалистическое, считает себя христианским? Да ни в малейшей степени! Оно больше всего боится, что его вдруг так обзовут. Франция расплевалась со своей христианской историей еще во времена Французской революции.
Триумфальные туры Мадонны по христианскому миру – это путь к глобальной Кондопоге. Как известно, террор – оружие слабых. И сегодня исламский терроризм – это ответ на “железный кулак” Америки. Но в сравнении с русскими общинами мусульмане организованы лучше и настроены воинственнее. Неспособность христиан защитить свои святыни от публичного поношения лишь убеждает мусульман в нашей выморочности, недолговечности. Они и относятся к нам, как к слабакам. И вот уже на уровне Кондопоги они кажутся сильной стороной. И как же от нее защититься, если государство лишь заклинает “политкорректностью”? И вот когда бытовой диктат “гастарбайтеров” становится совсем уж хамским, то “русскоязычное население”, давно уже само утратившее христианскую культуру, обращается к самому бескультурному и, по-своему, самому естественному способу защиты – к погрому.

– А как же другие религии? Буддизм, например. Последние несколько десятилетий интерес к культуре народов Азиатско-Тихоокеанского региона в христианском мире постоянно растет. В их литературе, кинематографе, изобразительном искусстве люди пытаются найти то, что они почему-то перестали находить в христианской культуре.
– Это очередная иллюзия. На самом деле то, что сегодня лежит в книжных магазинах – это не Восток. Это американская попса на тему Востока, “карма-кола” и “быстрорастворимая нирвана”. По сути, это тоже одна из форм войны против христианства – навязчивая проповедь всевозможного оккультизма и язычества. Именно проповедь, поскольку все это создается отнюдь не китайскими или индийскими авторами, а вполне западными, и изначально подгоняется под потребителя и насыщается такими идеями, которые ему будет легче проглотить. Так что не советую изучать буддизм по книгам датчанина Оле Нидала. Да и китайская философия – это немножко не то, о чем вам расскажут в ближайшем центре так называемой традиционной китайской медицины.

– Создается ощущение, что две тысячи лет назад христианство пришло в мир с полными руками даров, которые мир теперь, два тысячелетия спустя, отверг или почти отверг. И ничего хорошего в исторической перспективе его уже не ждет.
– А где в Евангелии оптимистическая историческая перспектива? “Меня гнали, и вас будут гнать”. “Чашу, которую Я пью, и вы будете пить”.

– Но ведь Бог поругаем не бывает?
– Это очень сложный вопрос. Что произошло на Голгофе? Поругание Бога или Его высшее прославление? И что такое ГУЛАГ, наполненный тысячами священников, – триумф Русской Церкви или Ее поражение? ГУЛАГ – это позор для заключенных в нем священников: как же они смогли посеять такую ненависть к себе в пасомом ими народе! Но ГУЛАГ – это и слава для них: свою веру они смогли сохранить и в условиях, радикально отличных от “чаепития в Мытищах близ Москвы”. Понятно, что надо быть воистину “фанатичным христианином”, чтобы в социальном позоре увидеть триумф.
Так что, если мы говорим об исторических перспективах в категориях более или менее общепринятых, общечеловеческих, то здесь все понятно: христианство ничего хорошего не ждет. “Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на Земле?” Вот и все. Конечно, христиане могут надеяться на метаисторический триумф, на Второе пришествие Христа, которое разрушит царство антихриста. Но это уже – по ту сторону истории.
А пока… Ну, как обычный епископ оценивает успешность работы своего епархиального управления, приходских священников? Он смотрит, сколько храмов построено, сколько церковно-приходских школ открыто, в каких светских школах или университетах проведены беседы, сколько статей опубликовано, и в какой интонации в этих статьях говорилось о епархиальной жизни, чего в них было больше – критики или позитива. Вполне понятные человеческие критерии. И с точки зрения этих критериев – христианство на пределе истории проиграет.
Но идентичен ли нынешний кризис последнему кризису – это вопрос открытый.

Автор: БОРИСОВА Марина

Источник: www.foma.ru

БОГ СВОБОДЫ И ПРОБЛЕМА ЗЛА

Не только неверующие, но и верующие — те из них, кто серьезно задумываются над вопросами веры, — часто высказывают следующее сомнение: «Если бы Бог существовал, разве допустил бы Он такое господство зла в мире на протяжении тысячелетий?»
Это сомнение высказывается из столетия в столетие, и отмахнуться от него нельзя, потому что повседневный опыт как будто подтверждает его законность: действительно, зло слишком часто торжествует в мире и своим успехом как бы оправдывает себя.
«Если бы Бог существовал, Он этого бы не допустил!» — часто говорит человек в отчаянии.
Что же на это ответить?

Протопресвитер Александр  Шмеман (1921 - 1983)- клирик Православной церкви в Америке, декан Свято-Владимирской духовной семинарии (Нью-Йорк), выдающийся православный историк и богослов. Автор более 50 книг на тему истории Церкви и литургического богословия.

Преимущество неверия

В споре между верой и неверием, который ведется извечно, а не только в наши дни и не между людьми только, но и в каждой душе человеческой, самый трудный вопрос для веры — этот: «Откуда и почему столько зла в мире?» Как часто приходится слышать: «Если бы ваш Бог существовал, разве Он допустил бы все это? Допустил бы это переполняющее мир страдание, личное и коллективное, эти несчастья, болезни, ужас разлуки и смерти, бесконечное торжество несправедливости, ненависти и насилия?»
В романе «Братья Карамазовы» Достоевский сводит все это к знаменитому вопросу о слезинке замученного ребенка. Иван Карамазов утверждает, что такого допустить нельзя, а если Бог допускает и малейшее зло в целях какой-то непонятной «будущей гармонии», то он почтительнейше возвращает Ему «билет». Неверию легче ответить на этот мучительный вопрос, ибо оно не претендует на веру в доброго, любящего, всеблагого Бога и потому не обращается к Нему с вопросом, как же допускает Он нескончаемые мучения сотворенного Им, да еще по Своему образу и подобию, человека. Неверие как бы говорит: «Попробуем это зло и это мучение ослабить, уменьшить. Сделаем, что можем». Но дальше этого неверие не идет, ибо зло в мире так же естественно для него, как плохая погода, наводнения, эпидемии. Защита от дождя — зонтик, от наводнения — заградительные сооружения, от эпидемий — профилактика и медикаменты. Тут нет вопроса о происхождении зла и ответственности за него, а только о той или иной форме борьбы с ним. И потому неверие в этом споре имеет преимущество над верой. Больше того: вера очень часто кажется неверию малодушным бегством от зла и настоящей борьбы с ним.
И действительно, вера выглядит подчас как своего рода нравственный эгоизм, с одной стороны, и как фатализм — с другой. Вот гибнут в катастрофе десятки людей, вот на экране телевизора показывают нам детей, умирающих в Африке от голода. И от этого кошмара массовой гибели, от ужаса в этих детских глазах, от невыносимости всех человеческих страданий многие верующие спасаются благочестивыми отговорками: «Что ж, видно, так угодно Богу», «На все воля Божия», «С Богом не поспоришь». А что, в сущности, они значат? Что Богу угодно, чтобы в страшных мучениях умирали ни в чем не повинные дети? Чтобы корчилось от боли созданное для жизни молодое тело? Чтобы веками, тысячелетиями плакали в безысходном горе матери? И каким лицемерием, какой ложью, каким эгоизмом отдают все слова, которыми мы по привычке утешаем страдающих, до тех пор, пока это страдание не ударило по нам, пока не появилось над нами страшное облако болезни, мучения, смерти!
Нет, не может вера отмахнуться от самого трудного, самого мучительного из всех человеческих вопросов: «Откуда зло? Почему постоянно торжествует оно в мире?» Но чтобы ответить на него, нужно постараться понять, что в подходе к злу религия религии и вера вере рознь. Ибо всегда существовали религии, основной, часто неосознанной целью которых как раз и была помощь человеку в его примирении с мировым злом и страданием, в ослаблении их воздействия на сознание. Как современная медицина помогает болеть и умирать не страдая, так и эти «природные» религии помогали переносить зло и, по возможности, даже не замечать его. И именно эта, общая для всякой «природной» религии черта находит свое выражение в утешительных словах вроде: «На все воля Божия!»
Современный верующий удивится, пожалуй, при напоминании, что христианство, Евангелие и Сам Христос восстают против такой «анестезирующей», фаталистической религии и именно в ней видят страшное извращение истинной веры. Если Платон, например, в некоторых своих диалогах пытается доказать, что смерть — это освобождение души от темницы тела, а истинная мудрость в том, чтобы желать смерти, то христианство словами апостола Павла называет смерть последним врагом (см. 1 Кор 15:26). Сам Христос, пришедший ко гробу Своего друга Лазаря, плачет, видя торжество смерти в мире. И во время земного Своего служения Он ни разу не ссылается на «волю Божию» при виде смерти, страдания и зла. Христос воскрешает сына вдовы, умножает хлебы для голодных, исцеляет больных. Это не религия примирения со злом и страданием, это не фатализм, не утешение пустыми словами. Все Евангелие говорит о противостоянии злу лицом к лицу.
Но оно же учит нас подходить к злу не с доводами разума и достижениями науки, а как к явлению иррациональному, чье происхождение неведомо человеку. В самом деле, Бог, по слову Священного Писания, не сотворил смерти (Прем 1:13), но вот она торжествует в мире; Бог есть любовь, но вот в мире царит ненависть; Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы (1 Ин 1:5), но вот мир исполнен мрака. Поэтому среди основных вопросов, волновавших христианских мыслителей, всегда был вопрос о так называемой теодицее*, — о том, как объяснить это парадоксальное и иррациональное торжество зла в мире.

Корень всех зол

Наша эпоха в особенности отмечена ненасытной жаждой найти наконец средство от зла и страдания. Одни видят это средство в коренной перестройке общества и прежде всего — экономики, от которой зависит удовлетворение основных человеческих потребностей, другие проповедуют всевозможные «духовные» рецепты. Но все эти идеологии сходятся в утверждении, что человечество способно рационально уничтожить зло и добиться счастья, и притом счастья для всех. Поэтому изложение христианского взгляда на зло нужно начать с разоблачения рационалистического подхода, который основан на беспочвенном убеждении, что зло — всего-навсего некий недостаток, для уничтожения которого требуется одно: понять, в чем его сущность.
Зло иррационально. И это не очередная теория, не абстрактный принцип, а то, что известно человеку из его непосредственного, каждодневного опыта. Об этом же свидетельствует и все искусство. Не случайно одной из главных тем поэзии всегда была любовь и связанное с нею страдание. Какими теориями, какими идеологиями объяснить, например, муки неразделенной любви, ужас измены, разлуки, расставания? Как бы рационально ни перестраивали общество, экономику, аппарат власти и т. п., этот неподвластный времени опыт личного страдания все равно остается. Я говорю об этом опыте потому, что на его примере лучше всего видна нищета всех современных теорий будущего счастья.
Допустим, что все наконец будут сыты, что удастся победить нищету и голод; допустим, что в мире, как обещают все идеологи счастья, введены будут равенство, справедливость и максимальное удовлетворение всех житейских нужд; допустим, наконец, что каждый получит возможность свободно избирать род жизни, труда и развлечений. Все это, сколь ни кажется утопическим, в плане рациональном хотя бы допустимо, как допустим, к примеру, прогресс в области медицины и связанное с ним сокращение физических страданий. Но, быть может, именно тогда, когда в разуме и воображении мы уже построили всеобщее счастье, становится очевидно, что зло, подлинное зло, глубже всего этого и корень его иррационален. Недаром библейский рассказ о происхождении зла первое обнаружение его связывает не с недостатками мироустройства, а с раем. Ибо, согласно Книге Бытия, именно в раю, т. е. в полноте радости и блаженства, первочеловек Адам захотел... о, не зла как такового, конечно, а того, что привело к грехопадению, в котором христианская вера всегда видела проявление глубинной сущности зла.
Чего же захотел первочеловек Адам? Упрощая, можно сказать, что захотел он жизни для себя и только с собою; власти, ничем не ограниченной; смысла, им самим созданного. Устами Бога-Творца Библия говорит об этом так: Адам захотел быть как Бог (Быт 2:22).
Жизнь дана была человеку затем, чтобы смысл ее лежал вне его — в любви, самоотдаче, служении и радости от них. Но именно этот смысл человек отверг и продолжает отвергать в теориях и идеологиях, сулящих ему как будто всецелое и окончательное счастье. Ибо все эти теории и идеологии сходятся в том, что счастье есть полное удовлетворение внешних нужд и потребностей человека.
А что если именно тут настоящий, глубинный источник зла? Что если тут, в этом безостановочном самоутверждении человека и человечества настоящая причина того страдания, которым так очевидно переполнена вся наша жизнь? Что если в этом сведении всей жизни к одному стремлению — не страдать — и коренится само страдание? Так подходим мы к той тайне зла, которая, сколько бы ни отвергал ее человек, неизменно присутствует в бытии мира. И именно в раскрытии этой тайны — смысл Евангелия, смысл проповеди Христовой и, главное, смысл того страдания, которое оставлено нам как образ победы, как путь к единственно подлинному счастью.

Страстное желание освободиться

Современный человек почти не знает уже, что такое раскаяние, или покаяние. Не знает, потому что его научили видеть источник всего нехорошего не в себе самом, а вовне — в чем-то безличном; по отношению к чему сам он всегда только жертва. Если плоха жизнь, если вокруг нас столько зла и страдания, то это потому, что общество несправедливо распределяет материальные блага — пищу, одежду, квартиры. Если страдает человек, то это потому, что наука не все еще объяснила и разрешила. Если не чувствует себя счастливым, то потому только, что недостаточно уяснил законы, управляющие миром и жизнью, и надо всего-навсего вдолбить ему эти законы, перевоспитать так, чтобы сознание его стало «научным», всецело подчиненным теории, которая раз навсегда объяснила, в чем зло и как его уничтожить. Поэтому в нашей цивилизации не осталось места для глубокого вздоха, с которого в христианском опыте жизни начинается все то, о чем и сам призыв Христов: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф 4:17). Без этого вздоха, без этого пробуждения совести невозможно объяснить себе тайну зла, невозможно и начать борьбу с ним. Тут кончаются все теории, все философии, все рассуждения; тут начинается то, что одно только способно новым светом осветить жизнь и дает силы не только заново осмыслить ее, но и по-новому жить.
Откуда же и о чем этот вздох? Конечно, все разговоры и рассуждения о нем бессмысленны, если не признать как самоочевидность наличие в человеке той внутренней глубины, того таинственного духовного органа, что издревле зовется совестью. «Жить по совести», «совесть не велит», «совесть замучила», «очистить совесть» — так почти невольно всегда говорил человек, так и сейчас говорит он, сколько бы ни внушали ему, что зло «объективно» и познание, как и уничтожение его, — задача «объективной» науки. Далеко не всякий человек даст «научное» определение совести, но нет человека, который не ощутил в себе хоть раз в жизни, хоть на минуту, на секунду некий голос, который невозможно заглушить и который звучит как голос последней правды, последнего беспощадного в беспристрастности своей суда. Нет, это не просто «голос разума», которым мы так часто оправдываем в своих гладких рассуждениях любое зло, не просто «голос морали» — морали, которую, как нам все время разъясняют, можно вывести из чего угодно: из «классовой борьбы», «интересов нации» и т. п. Ибо в том-то и уникальность совести, несводимость ее ни к чему другому, что она одновременно и нечто самое глубокое во мне, как бы я сам на последней своей глубине, и то, что обращено ко мне как голос, призыв, увещание, словно бы кто-то другой во мне судил, звал, оценивал, просвещал меня.
Ясно одно: совесть есть, и это не «выдумка», не «надстройка», не «субъективное переживание». И в последнем счете, сознательно или бессознательно, только совестью, и ею одной, по-настоящему оцениваем мы себя и других, хотя и заглушаем ее всевозможными самооправданиями вроде «с волками жить — по-волчьи выть» или примитивными, ничего не объясняющими теориями, убегаем от нее в пьянство, буйные увеселения и разврат. Такое бегство, однако, бесполезно: совесть есть. И вот внезапно приходит от нее этот глубочайший вздох, это пронизывающее, как молния, сознание нашей глубочайшей вины, неправды, внутреннего уродства, но одновременно — страстное желание освободиться от этого бремени, очиститься, возродиться. Отсюда и начинается раскаяние. Оно делает самоочевидным для нас то, что к разгадке тайны и сущности зла приводит не разум, не мораль, не идеология, а только совесть — таинственный свет, который горит в душе и никогда не угашается до конца всей тьмой, всем безобразием падшей жизни. Совесть — это загадочный голос, про который неизвестно, откуда он приходит и как становится слышен, но вот он говорит — и мы слушаем, обличает — и мы соглашаемся. Это голос, который дает нам силу оценивать себя изнутри и вверяться этой оценке.
Итак, именно с совести и потому — с раскаяния начинается приближение наше к той тайне зла, о которой мы все время говорим.

Сильнее всех палачей мира

Христос учил учеников Своих, что Ему подобает быть преданным и пострадать и умереть — вот лейтмотив Евангелия. Христианство часто определяли как религию Креста и страдания, и даже ставили это ему в упрек. Все обвинительные акты против христианства говорят о его «призыве к пассивности», о его «добровольном подчинении злу», о его надежде на «загробное» лишь торжество добра. «Христиане, — неизменно утверждают его обвинители, — всегда терпели зло, несправедливость, несовершенство, всегда возражали против всех попыток улучшения этого мира». Так ли это?
Действительно, почему эта никогда не умирающая память о Кресте и Распятом на нем составляет самую сердцевину христианской веры? Что совершилось, что произошло тогда, что было здесь единственным и неповторимым? Ведь страдания и мучения испытывали всегда и всюду миллионы людей. Ведь не для того же Крест стал нашим символом и нашей верой, чтобы мы сказали людям: «Братья, так было и так будет всегда. Терпите, берите пример с Христа, помните, что Он Сам сказал: В мире будете иметь скорбь».
А ведь именно такое истолкование Креста Христова зачастую дают сами христиане. И вот это-то истолкование позволяет врагам христианства утверждать, будто христианство есть религия примирения со злом и потому человеку в этом мире помочь не может ничем. Но почему же тогда Крест всегда был и остается источником силы и радости, источником мужества для всех христиан? Почему помнят они не только начальные слова Христа: В мире будете иметь скорбь, но и продолжение их: Но мужайтесь: Я победил мир? (Ин 16:33). Почему каждую неделю вечером под воскресенье звучат во всех церквах все те же ликующие слова: «Се бо прииде Крестом радость всему миру»? Мне думается, что понять все это можно, лишь поглубже вдумавшись в связь Креста, распятия, страдания со злом.
На первый взгляд, последние главы Евангелия звучат как трагическое утверждение всесилия зла. Вот предает Учителя ближайший ученик — кому же верить тогда и на что надеяться? Вот тысячи людей, которым Христос только помогал, которых только утешал, на которых была направлена вся Его любовь, — эти люди кричат: Распни, распни Его! (Лк 23:21). Но что же тогда человек, если не стадное существо, которое можно в мгновение ока превратить в послушную толпу, выкрикивающую все, что прикажут? Вот Пилат говорит: Я не нахожу в Человеке этом никакой вины (Ин 18:38) — и, сказав это, умывает руки и предает Его на глумление и мучительную, позорную смерть. Вот разбегаются в страхе ученики; вот Учителю их, умирающему в страшных страданиях от жажды, дают пить уксус; вот издеваются над Ним, изнемогающим, ученые люди: Других спасал, спаси Себя; говорил, что Ты Сын Божий — сойди с креста, и мы поверим в Тебя! (Мф 27:42).
И вот вспоминаешь все это в который раз и думаешь: да, это торжество зла в чистом виде. Тут разбиты навсегда все иллюзии о человечестве, тут не остается ничего, кроме страшного предсмертного вопля: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф 27:46). Но вот, думая об этом, начинаешь вдруг понимать другой, глубочайший смысл этого страдания, этого вопля, этой смерти. Ведь в том-то, быть может, и открывается главная сила Креста, что он являет зло в чистом виде, показывает его именно как зло. Ибо зло всегда прячется за громкие и красивые слова. Пряталось оно и тогда: важно восседал на седалище своем Пилат и думал, что творит суд, но мы теперь навеки знаем, что он сдался страху, что суд его — зло. Послушались начальства римские солдаты, которым было приказано распять Иисуса, и это послушание их раскрывается перед нами как зло. Час за часом не остается ничего от человеческих оправданий и «смягчающих обстоятельств». Все подчинились злу, все приняли его, но узнать зло как зло, сорвать с него маску добра, обнажить в чистом виде — это ведь и значит обличить зло. И тогда всякого предателя мы называем иудой, всякого неправедного судию — пилатом.
Час за часом, в молчании, кровавых мучениях и одиночестве торжествует Христос, а не эти жалкие слуги зла — Иуда и воины, Пилат и толпа рабов, кричащих: «Распни!» Над всеми и над всем возвышается Он. Внешне победили они, но что же это за победа — затравить, убить, навсегда сделав затравленного и убитого Учителем, Господом и Вождем! Тогда был осужден Он, но осужденными на века оказались они; тогда умер Он, но эта смерть стала началом новой веры, новой любви, новой надежды. Итак, Крест — это развенчание зла, первая и решающая победа над ним. Невинное страдание навсегда оказывается сильнее всех палачей мира, молчание навсегда становится громче всех воплей и, главное, самое главное — любовь навсегда торжествует над ненавистью. Это ли не победа, это ли не торжество? И смотрите: только умер Христос, только, казалось бы, восторжествовало зло, как из самой глубины этой страшной ночи выходит римский сотник — палач, распинатель, послушный раб зла — и говорит: Воистину Он был Сын Божий (Мф 27:54). И вот он уже свободен. Начинается медленный рассвет, которого ничто уже не остановит: «Се бо прииде Крестом радость всему миру».
И здесь наш ответ обвинительному акту против христианства. Не к терпению зла, не к примирению и компромиссу с ним призывает Крест. Напротив, он-то и есть то начало обличения, одоления и разрушения зла, о котором говорит все Евангелие, все христианство.

Сострадание Христу

Достаточно оказаться свидетелем даже одного невинного страдания, чтобы все существующие объяснения зла, а их много, показались плоскими и неубедительными. Зло, торжество зла остается и для верующего страшной, необъяснимой тайной. И в этой тайне вера видит только два ответа, вернее, не ответа даже, а два опорных пункта, две очевидности. Одна — это связь зла с тайной свободы, другая — образ страдающего Христа, т. е. основополагающий для христианской веры опыт Креста с пригвожденным на нем Человеком, о Ком мы говорим, что Он Бог, в Которого мы веруем.
Остановимся кратко на каждой из этих очевидностей и попробуем, как это ни трудно, их объяснить. Итак, тайна свободы. Как ни странно, но те же люди, которые отрицают Бога, допускающего в мире столько зла, осуждают религию за то, что она якобы порабощает человека, лишает его свободы. Восстание против религии, борьба с ней ведутся обычно во имя свободы. Но что же такое свобода, как не возможность выбора, и, значит, выбора как раз между добром и злом? Если человек не может выбрать зло, он не свободен. Если он свободен не призрачно, а по-настоящему, он может выбрать зло. Так вот, христианство всегда утверждало и утверждает, что Бог сотворил человека абсолютно свободным. И именно эта свобода есть главный источник столь часто торжествующего в мире зла. В библейском рассказе о сотворении человека Адам выбирает зло, потому что он свободен. Но зло порождает зло, делается само источником зла. Иными словами, если Бог, как говорят, допускает зло, не препятствует ему, оказывается как бы бессильным перед ним, то это потому, что Он, создав свободное существо — человека, раз навсегда ограничил Свое всемогущество. Если бы человек не был свободным, он не мог бы свободно выбрать то добро, ту красоту, то совершенство, к которым свободно призывает его Бог, не мог бы быть другом Божиим. Но, будучи свободным, он может так же свободно выбирать зло и быть целиком за этот выбор ответственным. Такова первая очевидность, первое объяснение христианством тайны зла.
Но объяснение это было бы не только неполным, но и ложным, не будь оно укоренено во второй очевидности, а именно — в образе и опыте страдающего Христа. Почему именно Крест, именно крестные страдания Христа составляют сердцевину христианской веры? Потому, конечно, что тут ответ Самого Бога на торжество зла и одновременно начало, источник победы над злом. Упрощая до крайности, это можно выразить так: если Бог раз навсегда ограничил Себя свободой человека и потому не может разрушить зло извне, ибо это значило бы отнять у человека его свободу, то у Бога, любящего человека и желающего спасти его от зла, нет другого пути, как взять на Себя страдания человека, принять на Себя все зло мира и изнутри разрушить его Своей любовью. Вот последняя тайна христианства: Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни, Он был наказан за наши грехи, и ранами Его мы исцелены (Иc 53:4–6). Весь добро, весь любовь, весь беззащитность, Христос свободно отдает Себя власти зла, ненависти и злобы. На этом одном Человеке, про которого предающий Его Пилат говорит: Я не вижу в Нем никакой вины (Лк 23:4), сосредоточивается все зло мира, вся его ненависть. И в том весь смысл страданий Христовых, что ни разу, нигде, никогда не отвечает Он на зло злом, на насилие насилием, на ненависть ненавистью: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк 23:34).
И вот в этом мире, полном страдания, злобы и ненависти, живет неистребимо образ Распятого, и наша вера знает, что Он участвует в каждом страдании, состраждет всякому страждущему, стоит у каждого мучения. Зло видимо торжествует. Но тем, кто спрашивают меня: «Как же молчит, как допускает все это ваш Бог?», я могу указать на Крест, на Распятого на нем Бога и на слова Евангелия о том, как в ночь перед Своей смертью Христос начал скорбеть и тосковать (см. Мф 26:37).
Нет, не остался Бог безучастным к нашему страданию, но вошел в него и принял его. И потому так часто именно страждущие находят Бога, встречают Христа и верят в Него. И, найдя, не спрашивают, где же Бог, ибо знают: Бог рядом, во мне, дающий мне силу нести крест, а значит, само страдание и даже зло претворять в победу добра. Не странно ли: всецело благополучные, всем обладающие слишком часто не чувствуют Бога. Но достаточно человеку прикоснуться к страданию, освободиться от призрачного земного счастья, как начинается его встреча с Богом, ибо Христос, взяв на Себя все человеческое страдание, претворил его в путь к Богу, в полную победу над злом.

*Теодицея — (с греч. букв.: богооправдание) термин, введенный в 1710 г. немецким философом Лейбницем и ставший затем общим обозначением всех философско-богословских попыток увязать наличие зла в мире с учением о всеблагом Боге. — Ред.

Публикуется в сокращении по книге: Александр Шмеман. Беседы на Радио «Свобода». М.: Издательство ПСТГУ, 2009.

Автор: ШМЕМАН Александр, протопресвитер

Источник: www.foma.ru

"ЗА ЧТО" ИЛИ "ДЛЯ ЧЕГО": ВОПРОСЫ ИОВА

Над проблемой “божественной жестокости” человечество мучительно размышляет с тех пор, как осознало себя. Язычники рассуждали примерно так: в мире есть страдание, потому что добрым и могущественным богам противостоят злые и не менее могущественные демоны. Но тем, кто верит в Единого Бога, плохо подходит такое объяснение: если Бог всеблаг и всемогущ, как может Он допускать, чтобы в мире было столько невинных страданий?

Многие думают, что Библия обходит молчанием “щекотливую” тему страдания невинных людей. Однако это вовсе не так. В Ветхом Завете ей посвящена целая книга – это книга Иова.

“Самая занимательная книга”

Над проблемой “божественной жестокости” человечество мучительно размышляет с тех пор, как осознало себя. Язычники рассуждали примерно так: в мире есть страдание, потому что добрым и могущественным богам противостоят злые и не менее могущественные демоны. Но тем, кто верит в Единого Бога, плохо подходит такое объяснение: если Бог всеблаг и всемогущ, как может Он допускать, чтобы в мире было столько невинных страданий? Если Он не хочет их прекратить, то Он вовсе не благ, а если не может – то не всемогущ. Сколько раз мне доводилось встречаться с этой логикой… Люди готовы смириться со множеством повседневных неприятностей и даже настоящих личных трагедий, но когда сталкиваешься с предельной и бессмысленной жестокостью Освенцима или Беслана, любые объяснения перестают работать. Боже, почему же Ты не сделал ничего, чтобы спасти этих детей или хотя бы облегчить их смерть?! Не могли же они – или их родители – оказаться настолько грешными, чтобы заслужить все это? – в Библии есть книга, которая задает Богу именно этот вопрос. Это книга Иова. В ней рассказывается, как совершенного, безупречного праведника постигли все мыслимые бедствия: он потерял свое богатство, детей, здоровье, а самые близкие друзья сочли все это наказанием за его грехи и отвернулись от него. И тогда Иов предъявил претензии Богу: за что же Ты со мной так?

Сегодня об этой книге говорят и пишут так много, как, наверное, ни о какой другой книге Ветхого Завета (в качестве примера можно назвать недавно опубликованную в России замечательную книгу Ф. Козырева “Искушение и победа Святого Иова”). Еще на заре XX века английский христианский писатель Г.К. Честертон писал: «Значения “Иова” не выразишь полно, если скажешь, что это – самая занимательная из древних книг. Лучше сказать, что это – самая занимательная из книг нынешних». Прошло сто лет, вместивших в себя две мировые войны, революции и концлагеря – и эта книга стала еще более – уже не скажешь “занимательной” – актуальной,. О чем же она говорит?

Разные пути веры

Это единственная книга Ветхого Завета, где вообще никак не упомянуты ни Израиль, ни Моисеев Закон, ни Святая Земля, ни Иерусалим. Она выносит проблему на новый уровень: это не просто история отдельных людей или народов, это нечто всемирное, общечеловеческое (Иова, кстати, упоминает и Коран, под именем Айюб). Это книга – о разных путях веры и о ее кризисе. Нет, не о смене различных философских и богословских построений, а о личном кризисе веры как доверия Богу. Иов был праведен не ради награды и не из страха наказания, а прежде всего потому, что доверял Богу и искал добрых отношений с Ним. И вдруг на него обрушилось такое, что, казалось бы, немыслимо пережить человеку…

Но сначала – о его друзьях. Три человека пришли его утешать. Они вовсе не собирались его обвинять, а просто долго молча сидели рядом с ним, и лишь когда он заговорил, позволили себе ответить. И поначалу эти ответы действительно звучали как утешения… Дело в том, что его друзья знали об этом мире и о его Творце буквально все – в свое время они слышали все это от своих отцов и учителей. В общем, они повторяли примерно то, что написано в других книгах Библии, и если в их речах была неправота – она не в словах, а в людях. Слова-то могут быть правильными, но важно, кто, кому и когда их говорит.

Сначала друзья пытались доброжелательно предложить некое простое объяснение бед Иова: “Не чурайся наставлений Всесильного: если ранит Он, то Он и перевяжет, и рука Его, ударив, исцеляет”*. Иов отверг их мудрость, причем ответил резко, очень резко – сравнил своих друзей с пересохшими руслами, которые внушают напрасные надежды путникам, а затем оставляют их умирать в безводной пустыне. Конечно, они на это обиделись и перешли к намекам, а потом и к прямым обвинениям: если ты страдаешь, значит, Бог наказывает тебя за грехи. Признай их, попроси прощения, и все у тебя снова будет хорошо. (Как часто мы слышим сегодня подобные увещевания! Звучит это примерно так: “Гепатит С бывает только у наркоманов и проституток, а приличные люди вроде нас с вами, конечно, не могут им заразиться, так что если кто заразился, тот сам и виноват”).

О Боге эти люди предпочитали говорить в третьем лице, не обращаясь к Нему напрямую. Мол, кто мы, в конце концов, такие чтобы требовать от Него отчета, тем более – упрекать Его, как позволяет себе Иов? Впрочем, не стоит осуждать друзей Иова. Они – люди глубоко верующие, но им нужна именно религия, то есть система взглядов и ритуалов, определяющих жизнь человека. Они искренне почитали Бога, оставаясь в рамках заданной системы. Когда-то и Иов вел себя примерно так же: приносил положенные жертвы и молитвы, но когда вся его жизнь рухнула, места для религии не осталось…

“Пора Творцу вернуть билет”

Марина Цветаева писала в одном из своих стихотворений: “пора, пора, пора Творцу вернуть билет”. То есть не просто уйти из этого мира, но с горечью упрекнуть его Творца в том, что мир этот безнадежно плох, и потому в нем невозможно оставаться. И Цветаева вовсе не была первой – задолго до нее неточно так же заговорил Иов. Его ужасают не только и не столько постигнувшие его беды, сколько то, что вообще “мир во зле лежит” и не видно способа избавить его от зла. “Почему живут нечестивцы, и к старости их мощь лишь возрастает? … Они проводят свою жизнь в благополучии и в преисподнюю нисходят легко… ослика у сироты уводят, у вдовы берут в залог быка, отрывают от груди сироту, у бедняка берут дитя в кабалу; нищих прогоняют с дороги, и прячутся бедные люди земли, словно в степи дикие ослы… Из селений стон умирающих слышен, и раненые о помощи взывают, но Бог их молитв не замечает”.

И потому речи Иова начинаются со страшных слов – он проклинает день своего рождения, даже ночь своего зачатия, в таких словах, которые напоминают нам рассказ о сотворении мира в книге Бытия: “На заре той ночи да померкнут звезды, будет ждать она рассвета – но напрасно, проблесков зари да не увидит”. Он словно хочет прокрутить пленку назад, вплоть до того момента, когда Творец создал свет, отделив его от тьмы, и начал отсчет дней этого мира…

Его собственные страдания – это прежде всего вопрос его отношений с Богом. “Но как человеку пред Богом оправдаться?... Он налетел на меня вихрем, множит раны мои беспричинно; не дает мне перевести дух, горечью переполняет меня. Меряться ли силой с Ним, могучим? Судиться ли – но как Его вызвать? ... Он смеется над отчаяньем невинных; отдана земля во власть нечестивцев, а Он судьям глаза закрывает – и если не Он, то кто же?!”

На упреки друзей он отвечает: “Умолкните и дайте мне сказать, а там – будь что будет. Он меня убьет, и нет надежды, но я буду твердить Ему, что я прав – и в этом будет мое спасение!” Иов действительно настаивает на своей правоте и непорочности, и автор книги полностью с ним солидарен. С самого начала он подчеркивает, что Иов был совершенно безупречным человеком. Наверное, именно потому эта книга и звучит так остро: она доводит трагизм ситуации до конечного предела, это уже не просто частная несправедливость судьбы, это вопиющий и совершенно необъяснимый пример незаслуженного страдания.

В конечном счете, речи Иова есть не что иное, как иск Богу: “Вот моя печать – и пусть Всесильный ответит, пусть мой обвинитель напишет свиток!” Иов не похож на атеиста, у него нет ни малейшей тени сомнения в том, что Бог существует (впрочем, в древности в этом вообще мало кто сомневался). Но он похож на богоборца, который бросает Богу вызов. И Бог его принимает, “Обвинитель” отвечает обвиненному, но не совсем так, как того ожидал Иов, а вместе с ним – и читатель.

Встреча как ответ

Книга Иова была, кажется, самой первой книгой Ветхого Завета, которую я прочел. Еще в юности, на самой заре моей христианской жизни. Тогда меня очень удивил ее конец. Казалось бы, Бог должен был ответить Иову на все его вопросы, и мог сделать это очень легко. Он мог сослаться на козни сатаны (не случайно тот упомянут в самом начале книги) или просто сказать, что это было такое испытание. Вроде как экзамен сдан, пятерка, молодец.

Но Бог поступает иначе. Он Сам обрушивает на Иова град вопросов: “Где ты был, когда Я землю основал? Скажи, если сведущ и разумен. Ты ведь знаешь, кто размер ее наметил и кто натянул над ней шнур, во что погружены ее устои и кто положил краеугольный камень при общем ликовании утренних звезд и радостном крике сынов Божьих? … Доводилось ли тебе повелевать Утру и Заре назначать место, чтобы взялась она за края Земли и нечестивцев с нее стряхнула, преобразила ее, как печать – глину, и обагрила, как полотно? … Есть ли у дождя отец? Кто порождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед и кто вынашивает небесный иней, когда застывают, как камень, воды, сковывая поверхность бездны? … Знаешь ли ты уставы неба, утвердишь ли на земле их порядок?”

В этих словах звучит упрек: да кто ты такой, Иов, чтобы спорить с Богом? Но это признавал и сам Иов, и это здесь не главное. Бог показывает Иову, как сложно, но вместе с тем осмысленно и разумно устроен этот мир. Человек не может повелевать зарей и дождями, не может даже понять природы этих процессов. Конечно, сегодня мы куда лучше Иова разбираемся в астрономии и метеорологии, но на смену этим вопросам пришли другие, и человек по-прежнему в изумлении стоит перед многими тайнами материального мира. И если мы не в состоянии регулировать движение светил или облаков, то можем ли мы отмерять добро и зло?

А дальше Бог говорит о том, что ни одно существо в этом мире не оставлено Его заботой: “Кто устраивает для ворона охоту, когда взывают его птенцы к Богу и рыщут в поисках пищи? Кто пустил на волю скакуна, избавил от пут дикого осла, которого я поселил в пустыне?” Если даже нечистая птица ворон и такое неблагородное животное как дикий осел (помните, Иов еще сравнивал с ним бездомных бедняков) получают все необходимое, то уж куда больше может рассчитывать на это человек.

Так неужели Иов все-таки настаивает на том, чтобы вершить справедливость самому? “Может, мощью ты подобен Богу и, как Он, говоришь в раскатах грома? Тогда… волю буйному гневу дай, взгляни на гордеца – и покори его, а нечестивых – раздави на месте! Разом их с пылью смешай, в подземелье в оковах заточи!” Опыт XX, а теперь уже XXI века показывает нам, что происходит, когда человек начинает по собственному выбору “давить нечестивых”. Те самые Освенцим и Беслан, с которых мы начали наш разговор.

Под конец разговора Бог упоминает двух животных – Левиафана и Бегемота (на древнееврейском слово бегемот означает просто “зверь”). Это огромные, страшные существа, с которыми не под силу справиться человеку – только Сам Бог может одержать над ними победу. Некоторые комментаторы утверждают, что речь идет о крокодиле и гиппопотаме, которых сегодня можно увидеть в любом зоопарке. Но едва ли эти зоологические версии справедливы, тем более, что Левиафан оказывается огнедышащим змеем (больше всего по описанию он походит на дракона).

Другие комментаторы видят в этих существах намек на сатану, упомянутого в самом начале книги: дескать, Бог таким образом указывает Иову на источник его несчастий. Однако почему бы ему в таком случае не сказать все напрямую?

Скорее всего, перед нами – мифологические образы: Дракон и Чудище, которые символизируют жуткие и неподконтрольные человеку силы, действующие в этом мире и в нашей собственной душе. И пока они остаются неподконтрольными, с человеком будет происходить много такого, что приводит его в ужас.

Иов отвечает Богу: “Только слух о Тебе я прежде слышал, а теперь своими глазами увидел, потому от прежнего я отрекаюсь и раскаиваюсь средь праха и пепла”. Что ж, он раздавлен величием Бога, полагают некоторые комментаторы, и просто не находит слов, чтобы выразить свои чувства. Вряд ли, на него это совсем не похоже. Видимо, Иов действительно нашел, то, что искал, точнее, Того, Кого искал.

Раньше, когда все у него было хорошо, он просто жил в своем уютном мире, где была и семья, и достаток, и религия. И только когда все стало очень плохо, когда он пережил трагедии других людей и свою собственную, он обратился к Живому Богу с живыми и искренними вопросами, и они не остались без ответа.

В конце концов, благополучие Иова было восстановлено: у него родились новые дети, вернулось и богатство, но Библия упоминает об этом как-то вскользь, как о чем-то сравнительно маловажном. Книга Иова – не об успехе и бедствии, а о тайне страдания, которая не может быть разрешена с помощью простых ответов и формул, но может стать поводом для встречи Бога и человека.

А что же друзья Иова? Они, по слову Божию, говорили о Нем “не так верно, как раб Мой Иов”, и теперь должны принести в жертву семь быков и семь баранов (просто огромная жертва по меркам Ветхого Завета!). Тогда Иов помолится о них, и они будут прощены.

Бог никого не обвиняет. Те, кто предпочитают говорить о Боге правильные слова в третьем лице, тоже получат то, что искали, когда исполнят положенные ритуалы. От них не требуется даже молитв – за них помолится Иов. Ведь для беседы Бог избрал не их, а его – того, кто обратился к Нему лично…

“Богоугодный богоборец” – такое парадоксальное определение дает Иову Ф. Козырев, и с ним трудно не согласиться. Бог ждет от человека предельной честности и откровенности, а не формально правильных, но безразличных слов.

Не “за что”, а”для чего”

В начале 9-ой главы Евангелия от Иоанна мы встречаем нечто очень похожее: “И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии”. После этого Христос исцелил слепого.

Ученики повторили здесь вопросы Иова: За что ему это? Кто тут и в чем виноват? Он согрешил? Но как же мог он согрешить еще прежде своего рождения? Родители его согрешили? Но тогда почему за их грех пострадал невинный ребенок? Эта загадка кажется неразрешимой. Но, как это бывает в школе, Христос использует нерешаемую задачу, чтобы перевести учеников на новый уровень.

Действительно, никакой конкретный грех нельзя называть прямой и непосредственной причиной страданий конкретного человека.

Иными словами, нет и не может быть никакой формулы, которая уравновешивала бы страдания и грехи. Об этом Библия говорит в книге Иова. И там же намекает: тайна страдания может быть разрешена только тогда, когда человек встретится с Богом. Вот Евангелие и рассказывает об этой встрече, о том, как Бог стал человеком и принял на Себя все мыслимое страдание этого мира – предательство, отверженность, боль и смерть.

В Православной Церкви есть традиция – читать отрывки из Ветхого Завета (паремии) в определенные дни литургического года. Отрывки из книги Иова читаются в Страстную неделю, когда Церковь вспоминает последние дни земной жизни Христа: с понедельника до среды – отрывки из первых двух глав (описания бедствий), а в четверг и пятницу, когда вспоминаются Тайная Вечеря и Страсти Христовы – отрывки из 38-й и 42-й глав (встреча и примирение Иова с Богом). Этот выбор не случаен: Церковь показывает нам, что настоящий, окончательный ответ на вопросы Иова, не только ему, но и всему человечеству был дан на Тайной Вечери и на кресте Голгофы.

Однако тайна страдания по-прежнему остается личной тайной духовной жизни каждого человека, и лишь немногое приоткрывается нам. Мы можем быть уверены только в одном: иной раз именно страдание позволяет нам подняться над собственным сытым или не очень сытым, но привычным и комфортным существованием, чтобы встретить Того, Кто для нас действительно важен. Мы, с нашим ограниченным знанием и опытом, действительно ничего не можем объяснить матерям Беслана, мы можем только скорбеть вместе с ними. И еще – верить, что есть Тот, Кто найдет настоящий ответ для каждой из них, когда состоится их встреча. А что до нашего отношения к страданиям других людей, то Евангелие дает ясный ответ: не спрашивай о конкретных причинах, спрашивай о цели. Они встретились на твоем пути для того, “чтобы явились дела Божии”. Чтобы больной был исцелен, голодный накормлен, плачущий утешен. И эта задача поставлена перед каждым из нас.

Честертон писал: «Значения “Иова” не выразишь полно, если скажешь, что это – самая занимательная из древних книг. Лучше сказать, что это – самая занимательная из книг нынешних».

Автор: ДЕСНИЦКИЙ Андрей

Источник: www.foma.ru

БЕЗЖАЛОСТНАЯ МИЛОСТЬ

Мир, в котором мы живем, полон жестокости, зла и страдания.
Об этом свидетельствуют и история человечества, и непосредственный жизненный опыт каждого из нас, и даже Священное Писание. Но почему же Бог допускает, чтобы люди мучили друг друга, почему Всемогущий раз и навсегда не прекратит действие зла в сотворенном Им мире? Наверное, каждый человек задавал себе этот вопрос, но вот найти на него убедительный ответ мало у кого получилось.
Побеседовать с нами об этой непростой проблеме согласился известный православный богослов и публицист, профессор Московской духовной академии диакон Андрей Кураев.

— В одной из песен Юрия Шевчука есть парадоксальные слова, обращенные к Богу: «Дай мне оправдать Твою безжалостную милость». Может ли милость быть без жалости и нужно ли такую милость оправдывать?
— Я думаю, это вполне справедливые слова — безжалостная милость. Потому что у Бога–Отца есть свой замысел о каждом человеке, и этот замысел очень высок. И у христиан не должно быть излишней надежды: Господь не отстанет от вас, пока вы не дорастете до той меры, к которой Он вас призвал.
По замечательному определению русского мыслителя XX века Михаила Бахтина, человек может быть или выше собственной судьбы, или ниже собственной человечности. И поэтому именно милость может быть жестокой. Ведь очень часто то, что мы сегодня называем терпимостью или толерантностью, на самом деле является формой вежливого равнодушия. Ну вот не касается меня жизнь моих соседей — живите как хотите, что хотите думайте, ешьте, пейте, курите, как хотите болейте и подыхайте в конце концов! Это не милующее сердце, не любовь. Такая толерантность произрастает из безразличия. И что же, мы хотим, чтобы Бог тоже сказал нам: «Знаете что, ребята, живите как хотите, Мне до вас дела нет, вам — до Меня, и будем издалека улыбаться друг другу»?
В IV веке святителя Григория Богослова спросили: может ли праведник быть счастлив здесь, на земле? То есть, может ли человек, по христианским критериям живущий праведно, быть счастлив по критериям своих соседей по подъезду? Может ли для него источником счастья стать высокая заработная плата, успешная карьера, дом — полная чаша и так далее? Ответ Григория Богослова был такой: праведник может быть счастлив в этом мире, но лишь при одном условии — если этот праведник беден умом. Если он не в состоянии осознать, что Господь обращается к нему в том числе и через неудобства, если он не может увидеть и обрести смысл в печальных аспектах и страницах своей жизни.
Часто то, что нам кажется злом, отнюдь не является таковым в замысле Божием. Если во время прогулки по зоопарку отец отказывается покупать сыну пятое мороженое за день, то в глазах сына папа — последний фашист. Но ведь не из желания помучить своего ребенка отец это делает. Вот и Господь видит намного дальше, чем мы с нашим узеньким кругозором и ограниченным разумом, и поэтому причиняет нам то, что мы расцениваем как боль и проявление безжалостности. Самый простой пример того, насколько опасными и безжалостными для нас самих могут быть наши представления о собственном счастье — одна из вариаций на тему известной сказки о рыбаке и рыбке. Старик поймал золотую рыбку, держит ее за жабры и говорит: «Значит так, рыбка! Я хочу быть молодым, красивым, богатым, знаменитым, знатным, чтобы у меня была молодая жена-красавица, чтобы она любила меня безумно». Рыбка отвечает: «Будет сделано». Старик отпускает ее и видит вдруг, что лежит на мягкой постели в роскошной дворцовой спальне. За окном лучи восходящего солнца озаряют листву прекрасного придворного парка. Дверь открывается, в комнату входит прекрасная молодая женщина в пеньюаре, подходит к нему, нежно целует и с улыбкой говорит: «Фердинанд, милый, вставай, нам пора ехать в Сараево».
(Тем, кого это не улыбнуло, поясняю: с убийства наследника австро-венгерского императорского трона Фердинанда в Сараево и началась Первая мировая война).
В общем, человек может намечтать себе такое будущее, что потом не дай Господь в него вляпаться. В мечте должна быть своя культура, нужно понимать — о чем можно мечтать, а о чем ни мечтать, ни молиться не стоит. Есть безусловные границы добра и зла, а есть относительные, мнимые. Иногда человек считает, что все у него плохо, жизнь не удалась, он всеми забыт, и Богом в том числе. Но все это по тем самым мнимым критериям. И мне порой кажется, что упомянутые слова святителя Григория Богослова о бедном умом праведнике — ключ к пониманию материального процветания Америки. Дело в том, что американцы в большинстве своем люди довольно нравственные. Во всяком случае, я никак не могу представить себе, чтобы в России ставился вопрос об импичменте президенту на основании истории, подобной скандалу с Моникой Левински. Думаю, у нас реакция была бы прямо противоположной, что-то вроде: «Во молодец, мужик! Давай, давай!» К сожалению, в массе своей мы гораздо более расхристанный и безнравственный народ, чем баптистская одноэтажная Америка. И я думаю, что вот этим своего рода праведникам, простым людям сегодняшней Америки, Господь дает земные радости, успех и благополучие, потому что видит: они не вынесут чего-то большего, не смогут сохранить веру и стремиться к Небу, если поместить их в ситуацию крайних испытаний. И поэтому я немножко боюсь — а вдруг Господь и на Россию махнет рукой и скажет: «Вы не услышали Моих слов, которые Я обращал к вам сквозь грохот гонений XX века. Что ж, превращайтесь себе в “соединенные штаты Евразии”».
И мы наконец-то начнем жить хорошо. Но много ли радости будет нам от такого «хорошо» в перспективе Вечности?

— Когда страдание человека является прямым следствием нарушения им духовных законов бытия, это можно понять. Но почему Бог допускает, чтобы одни люди причиняли страдания другим, тем, кто ничего не нарушил и страдает лишь из-за чужой злой воли, которую Бог почему-то не пресек? Примеров, к сожалению, масса: от карамазовской «слезинки ребенка» до Беслана и серийных маньяков.
— Давайте уточним, у кого Вы берете интервью. Ваш собеседник — диакон Андрей Кураев, а не Господь Бог. И на вопросы, обращенные к Богу, я отвечать никак не могу и не дерзаю это делать.

— И все же этот вопрос очень важен для многих и многих людей, пытающихся осмыслить существование зла в нашем мире. Можно ли понять смысл страданий людей, которые ни в чем не провинились, а просто имели несчастье попасть в руки мерзавцев и бандитов?
— Человек не может ответить на вопрос, обращенный к Богу. Именно эту мысль я бы хотел сделать главным тезисом своего ответа. Более того: есть вопросы, на которые человек просто не имеет права получить ответ, потому что понудить себя к принятию ответа на вопрос о слезинке ребенка — значит сделать шаг к бессовестности и расчеловечиванию. Нужно уметь жить с вопросами. Замечательная строчка была у Владимира Высоцкого: «…А мы все ставим каверзный ответ, и не находим нужного вопроса». Человеку необходимо уметь ставить нужные вопросы, хранить их и не искать на них каверзного ответа. В русской религиозной философской традиции как раз запрещалось отвечать на вопрос о происхождении зла. Семен Григорьевич Франк пояснял, что у нас есть привычка: объяснить — значит оправдать. То есть, раз уж так произошло, значит, так и должно было быть, иначе и не могло получиться по таким-то и таким-то причинам, и, следовательно, в гармонии сотворенного Богом бытия есть место и для мерзавцев, которые травят маленького ребенка собаками. Не нужно разрешать своей мысли идти этим кривым путем. Когда Господь явился на Землю, Он отдал Себя на крестные муки, но не стал при этом читать лекций на тему теодицеи*, объяснения зла и его места в истории мироздания. Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Мф 18:7), вот и все.
В этой связи мне хотелось бы напомнить слова архиепископа Иоанна (Шаховского), который служил на Сан-Францисской кафедре в Американской автокефальной Церкви. Молодой князь, вынужденный после революции уехать в Париж, дружил с Мариной Цветаевой, издавал свой литературный журнал. А потом вдруг бросил все и уехал на Афон, принял там монашество. Спустя годы он объяснял свое решение так: «Почему я стал монахом? Я заскучал в своих правдах и захотел истины». По-моему, удивительно точная формулировка.
Так вот, у этого мудрого человека есть такие строки:

Уходят люди,
каждый в свой черед…
Всей жизни суть
в простом вопросе этом:
Кого Господь
к ответу призовет?
Кого утешит Сам
Своим ответом?

То есть — каждый из нас умрет. И каждый после смерти обязательно встретится с Богом. Сначала у Бога будут вопросы к нам. И если мы сумеем пройти через Божий суд, то потом, в Вечности, у нас появится эта возможность — спрашивать Бога. По-сыновьи, по-дочернему… Может быть, я в этом смысле слишком книжный человек, но я полагаю, что одна из райских радостей будет именно в этом — узнавать в Вечности ответы на загадки нашей здешней, земной истории. Вот тогда мы сможем спросить: «Господи, а почему Ты попустил в моей жизни или истории моей страны вот эти трагические события?». И получить наконец ответы, которые нам все объяснят.

— А может быть и по слову Христа: и в тот день вы не спросите Меня ни о чем (Ин 16:23).
— Вполне может быть и так, потому что в присутствии Бога человеческие вопросы умирают. Достаточно вспомнить, хотя бы историю Иова. Но все же, все же… Нужно уметь эти вопросы хранить в сердце, уметь превращать их в молитву.

— В истории Иова есть момент, который непосредственно относится к теме нашего разговора. Иов пострадал, не сделав ничего дурного, и даже в Божиих очах был примером праведности среди людей. Выходит, даже подлинная праведность не может защитить человека от зла? Ведь причиной страданий Иова оказался спор сатаны с Богом.
— Совершенно верно. Спор сатаны с Богом, но — о чем? Это спор о человеке и ради человека. Вообще книга Иова для меня является самой любимой книгой в библейском каноне. Она перерастает свои границы и перестает быть только книгой. Когда я впервые ее раскрыл, я был в шоке, потому что книги с более яростным атеистическим запалом мне читать не приходилось. И вдруг оказывается, что такая богоборческая книга — в составе Библии!
А спор там — о человеке и… о любви. Дело в том, что сатана любить не умеет. Оттого ему кажется, что любовь людей к Богу можно перекупить. Как у Жуковского демон говорит: «Забудь о Боге, мне молись, мои верней награды». Вот так же и здесь сатана со злорадством докладывает Богу: «На земле все о Тебе забыли, все служат мне», Бог говорит: “обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла” (Иов 1:8).
И тут звучит самый страшный для любой религии вопрос сатаны к Богу: а даром ли богобоязнен Иов? За этим вопросом скрыт еще один — может ли человек любить Бога ради Бога? Не ради взяток в виде земного или посмертного благополучия, а ради Него Самого? С точки зрения сатаны это немыслимо, а Бог знает, что это — возможно. И поэтому говорит сатане: «Хорошо, прикоснись к Иову. Лиши его всего, что ты считаешь причиной его благочестия. И увидишь, что получится».
В контексте же собственно библейском история Иова — это еще и прообраз страданий праведника по имени Иисус. Не случайно книга Иова — основное церковное ветхозаветное чтение на службах Страстной седмицы. Можно считать, что Промысл Божий специально вставил в Священное Писание иудеев ответ на их главное недоумение. Потому что многие иудеи, слыша о распятом Иисусе как о Мессии, не могли понять: как же так, если Он — праведник, как же мог Господь попустить чтобы Христос подвергся позорной и жесточайшей казни? Так вот, ответ уже есть в Писании, и это — книга Иова. Ради людей милосердный Бог бывает безжалостен даже к Самому Себе.
А если перенести эту историю на нашу обычную повседневную жизнь, то здесь надо помнить, что у христианства есть гораздо более богатая объясняющая палитра, чем у «диагностиков кармы». То, что мы считаем злом, болезнью, неудачей, может приходить к нам не только из нашего прошлого, оно может приходить и из будущего. Из того, что Господь знает о нашем будущем — и о том, которое мы себе готовим, и о том, для которого готовит Он нас.
Вот простой пример из жизни: бывает, что мы даем ребенку по руке, когда эта рука еще только потянулась к раскаленному утюгу. Мы причиняем ему боль раньше его прикосновения к горячему железу. Наше знание о том, что вот-вот наступит страшное будущее, заставляет нас сейчас проявлять безжалостную милость.
Да, человеку дана свобода. Но наивно было бы ожидать, что Господь, заранее знающий обо всех утюгах, к которым мы в своей жизни потянемся, хотя бы не попытался уберечь нас от грозящей нам опасности. Пускай даже через боль, через страдания и неудобства нашей нынешней, земной жизни. На вопрос о происхождении зла невозможно найти исчерпывающий ответ в рамках рациональных категорий, но можно найти такой ответ в мистическом опыте. Ведь этот вопрос может быть обращен только к Богу, а обращение к Богу — это уже молитва. И если мы научимся жить с неразрешимыми вопросами, если научимся претворять эти свои вопросы в молитву, тогда в опыте молитвенной жизни к нам обязательно придет понимание очень важной истины: любое, даже самое безжалостное действие Бога всегда является лишь еще одним выражением Его бесконечной любви и милосердия к людям. А любовь в оправдании уже не нуждается.

Автор: ТКАЧЕНКО Александр

Источник: www.foma.ru

 

"Мысли на каждый день года" свт. Феофана Затворника

<Первосвятитель> <Архиерей> <Настоятель> <Службы> <О приходе> <Приходы Австрии> <Молитвы> <Изба-читальня> <Публикации> <Для детей> <Иконы> <Ссылки> <Аудиозаписи> <Фотографии> <Контакт> <Карта> <Жертвователю> <Издатель>

Русский Православный Приход Покрова Пресвятой Богородицы в Граце (Московский Патриархат)
Шацкаммеркапелла, Марияхильферплац 3, 8020 Грац
Телефон настоятеля: +43 676 394 73 34
***
Данная страница в обоих её языковых вариантах
издаётся по благословению его Высокопреосвященства Марка, архиепископа Егорьевского

E-Mail: Пожалуйста, нажмите здесь!

Страница обновлена: 21.07.2010

Design & Produktion
©
Andrej Sidenko